— Ну, матушка всегда говорила мне, что я немножко не от мира сего. С учетом того, где я родилась…
— Мисс Сияющая!
— …Да и, по ее словам, батюшка у меня тоже неприятнейший тип, особенно, когда родственники погостить приезжают…
— Мисс Сияющая!
— Вот сейчас возьму и как засияю в глаз! — не выдерживает и тоже оглушающе восклицает Лисса, после чего испуганно зажимает рот ладонями, осознавая, на кого и что кричит. Ее глаза распахиваются в ужасе, а где-то на периферии слышится негромкий смешок ледяного демона и ощущается осуждающе-ледяной взгляд его отца.
— Вы… вы — просто несносная девчонка, — вздыхает демон и оглядывает взором помещение. — Оба отлеживаетесь здесь еще три дня, после чего я жду вас в Кровавом замке в компании многоуважаемой леди Сияющей. Уж поверьте, вдвоем мы придумаем довольно-таки интересное наказание вам обоим.
Лисса в изнеможении с размаха падает на больничную койку, чувствуя, как капля за каплей алая кровь приливает к щекам от неописуемого стыда.
Она думает о том, как на нее посмотрит мать, узнав о том, что та натворила, как появится в Преисподней со всем своим строгим изяществом и при встрече начнет в самых изысканных выражениях воспитывать свою дочь. Которой, вообще-то, девятнадцать через несколько месяцев и голову на плечах иметь нужно.
— Нет, ну голова-то у тебя точно есть, а вот наличие в ней мозгов еще проверить нужно, — с усмешкой тянет Нортон с соседней койки. И вообще он почему-то слишком часто усмехается или смеется в последнее время, хотя обычно просто холодно смотрит и поджимает губы — Лисса знает.
Лисса слишком часто смотрит на него в поисках признаков раздражения, когда наигрывает на гитаре очередной мотив.
— Неужели я настолько неотразим, что ты постоянно любуешься мной? — вновь слышится усмешка откуда-то справа, и Лисса с рычанием кидает наугад подушку.
— Уйди прочь из моей головы, демон, — шипит она и злобно смотрит, чувствуя, как руки начинают чесаться и непременно хочется наслать на демона какое-нибудь особо опасное проклятие, но он уже отворачивается от нее на другой бок, подкладывая руку под подушку и демонстративно укрываясь одеялом.
Лисса хмурится, кутается в одеяло, и, чувствуя холод плитки босыми ногами, идет поднимать свою подушку с пола и выключать все еще горящий свет.
*
Лисса просыпается от какого-то грохота; за окном вовсю бушует ветер, кидая огромные хлопья снега в окна и заунывно свистя в прорехах старинной каменной кладки. И ангелу почему-то хочется завыть вместе с ним, когда она видит сверкающие в свете луны слезы на белесых ресницах ледяного демона и то, как он дрожит то ли от холода, то ли от испуга — не понять. Ему, кажется, какой-то кошмар снится, а Лисса не в силах помочь: она лишь безмолвно наблюдает, как его тонкие изящные пальцы скрючиваются и сжимают, мнут уродливо-белые больничные простыни.
У нее тоже в этот момент что-то сжимается внутри, как эти простыни в его руках, и она несмело будит его, слабо улыбаясь. Он лежит, сжавшись как-то, а Лисса просто гладит его по волосам, пока он не успокаивается, просыпаясь.
Ведь обычно он сильный, слишком сильный, стальной практически, а она слабая и мягкая, как пластилин, но верная и слишком добрая. Слишком открытая, честная и счастливая в последнее время.
— Давай полетаем, — неожиданно произносит он, причем слишком оглушительно для той всепоглощающей тишины, до этого установившейся в палате.
— Как?
— Иногда я всерьез подумываю о том, что умная ты только на занятиях, а потом у тебя мозги напрочь отключаются. Крылья тебе на что?
Лисса опускает голову и отворачивается, выпутывая пальцы из его тонких, коротких и таких шелковистых волос. Она не хочет смотреть на него, зная, что голос подведет, голос задрожит, голос выдаст ее эмоции.
— Я… Мы… У нас запрещено летать на крыльях. Мы можем только драться с их помощью. Ангелы вот уже много лет отказываются от такого непрактичного и опасного способа перемещения, — шепчет она, смотря в бледно-серую в свете луны стенку.
Нортон, на удивление, не смеется над ней, над ангельской глупостью или еще чем-то в этом роде — он просто пожимает плечами, Лисса буквально чувствует это, и невыразительно произносит, без капли эмоций в голосе:
— Значит, мы все равно полетаем. На моих крыльях.
Лисса не успевает даже понять, как оказывается укутана в его теплую зимнюю мантию и бежевый шарф, наколдованный демоном, как такая же бежевая шапка прячет под собой копну ее рыжих волос, а Нортон обнимает ее за талию, прижимая к своей груди, и призывает крылья.
Окно распахивается с мановением его руки, еще секунда, момент — и Лиссу продувает морозный зимний ветер, снежные хлопья слепят глаза, а сама она слишком сильно вцепляется в руки ледяного демона, с испугом. Но, тем не менее, ей до ужаса неловко прижиматься спиной к чужой груди, находиться в кольце рук, ощущать, как жаром обжигают кожу пальцы Нортона даже сквозь плотную ткань мантии.
И почему-то в этот момент Лисса уверена — его руки на самом деле теплые, даже горячие, пусть даже и взгляд холодный.
Она захлебывается ветром, срывает голос до хрипа, а волосы нещадно хлещут по щекам, когда шапка все-таки слетает. А еще ангел совершенно точно упускает тот момент, когда небо светлеет голубым, и на нем полыхает алым рассвет. Как кровь на прозрачной воде.
Когда они наконец-то спускаются, Лисса ощущает слабость во всем теле, колени кажутся ватными, и ноги не держат, но в глубине души еще и зреет слабая искорка эйфории. В конце концов, Нортон подхватывает ее за талию, ведь она норовит упасть лицом в серебристо-пепельный снег.
Она почему-то смеется, сама даже не знает почему; ее смех хрустален, и все замирает в этот момент.
Белая крошка хлопьев засыпает сахарной пудрой ее волосы и шарф. Лисса смотрит в глаза стоящего напротив ледяного демона, и даже не осознает толком, в какой момент их губы встречаются в медленном, сметающем все барьеры, открывающем истинность эмоций поцелуе. Когда Нортон подхватывает ее, а она обвивает ногами его талию.
Это просто происходит в какой-то момент, и Лисса почему-то не против.
*
Лисса знает, что в последнее время раздражает его больше обычного — ледяной демон избегает ее, не хочет разговаривать и постоянно где-то пропадает, а у нее не хватает смелости спросить у его друзей, где. (А такие вообще есть?)
Она раздражает его, начиная от кончиков бледных пальцев на ногах и завершая огненно-рыжими волосами, обрамляющими бледное, чуть веснушчатое лицо.
А потому все чаще и чаще забивается в его угол, кладет на колени тетрадь акварельных листов и начинает неровными, рваными штрихами заполнять лист. Черточки почему-то складываются в профиль одного конкретного демона, и Лисса рвет на клочки плотный лист, а потом…
А потом втягивается.
Черно-белые пейзажи грифелем заполняют шкафы ее покоев, на пальцах все чаще и чаще можно заметить гуашь, а в волосах акрил. У нее перед глазами идеи для новых картин постоянно и яркие пятна красок на одежде.
Однажды к ней подсаживается молчаливый мрачный демон со светлыми волосами, который просто сидит и задумчиво водит графитом по девственно-белому листу. Лисса ему приветливо улыбается — видит, какие взгляды Николас бросает на очередного в ее жизни блондина. И ангел практически уверена, что демон сделает Ника счастливым, ведь тот однажды случайно проговаривается о том, что Астарт красивый, теплый и руки у него потрясающие.
И пряные поцелуи с ароматом имбиря, конечно же.
Лисса радуется за них также — практически искренне, потому что хоть кто-то вообще счастлив в этой Преисподней, оказывается, а у нее, например, недостаток льда в легких.
Лисса сидит прямо за столом в общей гостиной и методом лессировки, техникой многослойной акварели, наносит цвет, жизнь на черно-белую зарисовку. Слой за слоем она наносит аккуратными мазками краску, разбавляя ее водой, тщательно подбирая каждый оттенок, чтобы в точности передать хрустальную глубину стали его взгляда, живого, ясного, полного оттенков и игры света и тени. Тяжелые, немного грубоватые черты лица, наводящие на мысль о тяжелом утесе, нависшем над бушующим морем. И тем не менее, плавные и точные, без резких углов и «сколов». Ровный нос с небольшой горбинкой, сурово сжатые губы, но притом чувственность их линий, их нежность, даже на вид.