Но, как только ее ладонь коснулась щеки демона, а его губы шепнули что-то, расплывшись на миг в улыбке, мир вновь рассыпался, сменяясь пугающей чернотой.
Мы не можем добавлять к старым кусочкам новые постоянно, ничего не меняя, но можем выбирать именно те, которым предстоит исчезнуть, смениться новыми эмоциями и чувствами, новыми желаниями и новыми теплыми людьми.
Фэш, кажется, свой выбор сделал.
*
Боль в голове словно открыла второе дыхание, и Василиса, кашляя, отчаянно задышала, чувствуя резкий запах нашатырного спирта, химических лекарств и острый аромат духов, какими могла пользоваться только Захарра — как она в Преисподней обыденно, с легкой улыбкой наполняла пряным ароматом кончики коротких волос, шею и внутреннюю сторону запястий.
Захарра лежала рядом на широкой кровати, и ее глаза горели в темноте. Она молча повернулась к подруге со вздохом.
— Мы в стационаре, — опередила ее вопросы Драгоций. — Прямо на уроке ты потеряла сознание и очень долго не приходила в себя. Никто так и не понял, что с тобой произошло, — вновь вздохнула Захарра и сползла под одеяло, прикрыв глаза, когда где-то невдалеке послышались тихие шаркающие шаги.
Василиса прижала ладонь к груди, чувствуя, как непонятно от чего горит все лицо. Адское пламя заливало щеки, когда она вспоминала серьезное лицо и прямой взгляд Фэшиара Драгоция.
За окном стояла густая чернильно-черная ночь, а небо было исколото сверкающими бриллиантами-звездами, что едва проглядывались из-за тяжелых туч. Мир вновь спал, сопел в обнимку с атмосферой, а где-то вдалеке сейчас была война. Пугающая, смертельная. Как острая стрела, летящая прямиком в сердце.
— Харри, я видела его. Черт возьми, я видела Фэша, — оглушающе-громко в хрусткой тишине прошептала Василиса, хватая подругу за плечо. — И… мне казалось, он тоже меня увидел. Как будто он смотрел прямо на меня.
Захарра Драгоций резко схватилась за ее руки, чуть ли не выламывая суставы с хрустом от нервного волнения.
— Что там? Как они?
Жалобно скрипнула кровать, прогнувшись, ярко сверкнули в темноте шоколадно-карие глаза, только что не ослепляя своей обреченностью, своим отчаянным нетерпением. Своими переживаниями.
— Я видела только Фэша и какого-то демона, они… они разговаривали об отрядах каких-то поджигателей, и оба были в защитных экипировках поверх мантий, — старательно вспоминала Василиса, и краснея, и бледнея в попытке скрыть участие своей матери в том разговоре. И содержание этого отвратительно откровенного разговора.
— Эх… я же вижу, что ты чего-то не договариваешь. В моменты переживаний тебя можно читать, как открытую книгу, — покачала головой Захарра, отворачиваясь. — И мне до одури обидно, что я отчаянно переживала за тебя все то время, пока ты не приходила в себя, а ты от меня что-то скрываешь. Потому что я, несмотря на привитые еще с рождения недоверие и лживость, постоянно говорю тебе правду.
Кровать скрипнула вновь. Захарра спустила ноги на пол, натянула на них стоящие у кровати балетки, щелчком пальцев превратила свою пижаму в теплые джинсы и длинный широкий свитер с двумя дырами около лопаток, после чего призвала крылья, распахивая огромное панорамное окно. Она одним движением запрыгнула на оконную раму, идеально балансируя на карнизе, оглянулась на Василису и прыгнула.
Демонесса не пошевелила и пальцем — нельзя, не сейчас, и у самой проблем много, а с Захаррой они обязательно помирятся.
Василиса прикрыла глаза, чувствуя озноб по коже. Где-то на подкорке сознания прочно засел бледный образ Фэша, разъедая все остальные эмоции и кислотой поливая легкие, оставляя горчичный привкус и неприятную слякоть.
Потому что, если Фэш ее все-таки видел, то его слова могли быть очередной ложью, слетевшей с губ так легко и аккуратно, как листья, сорвавшиеся с черешков и закружившиеся на ветру.
Василиса мантрой каждую ночь всей этой долгой недели твердила — черт возьми, необходимо разлюбить. Демонесса не понимала, любит ли она Фэша, потому что любовь — это когда в дрожь от одних взглядов бросает, и ноги слишком ватные, и остро током бьет от одних прикосновений, а сердце сжимается в приторно-сладких конвульсиях от одной только мысли.
У Василисы ничего этого не было — были страх за близких, война, извечная боль в изломанных конечностях и мысли. Их было много, они переполняли голову, путались стайками птиц и были слишком разными.
Но забыть и отпустить мрачного демона, скрывавшего от нее слишком многое, было попросту необходимо. Необходимо, как воздух в легких, как потребность во сне, воде и пище.
«А сердце… сердце у Фэша точно марципановое», — думала Василиса, закрывая глаза и кутаясь в колючий больничный плед, что пропах сыростью и пылью. «Потому как иначе такие сладкие поцелуи с таким твердым ледяным взглядом сочетаться просто не могут.»
Демонесса зажмурилась, чувствуя, как адское пламя пожирает алеющие щеки, и спрятала голову в холодную подушку.
Тихие шаги где-то за стеной, в коридоре, резали, точно ножом, слух.
Мерное тиканье часов, висящих где-то в темной палате, раздражало не меньше.
И мысли, опять эти пыльные мысли дурманили голову, мешая уснуть, перенестись в мир грез. И перед глазами вставали образы друзей, оставшихся на войне, родителей, оказавшихся по разные стороны баррикад, и безумно-ледяных глаз с пустыми антрацитовыми зрачками.
Василиса открыла глаза и увидела свою блузку, аккуратно сложенную на тумбочке, после чего потянулась к нагрудному кармашку. Старинная монета едва заметно сверкнула в свете звезд.
Демонесса вертела ее из стороны в сторону, меняя заклятие за заклятием, сплетая их одно с другим, представляя, как потоки ее магии путами стягивают маленькую монетку, сливаются один с другим, одаривая холодный металл теплой магической энергией и воспоминаниями о Преисподней.
Больно, нестерпимо больно.
В конце концов, Василиса так и заснула с монеткой в плотно сжатых ладонях и болью в голове.
*
Свет из панорамного окна слепил, мир кружился разноцветной каруселью перед глазами, а холод за ночь сковал непослушные ноги и теперь они не хотели двигаться вовсе. Василиса щелчком пальцев причесала растрепанные волосы и с помощью собственного отражения в оконном стекле, наложила на лицо чары, скрывавшие мешки под глазами, их красноту, опухшие щеки и ужасно-мрачный вид.
Сгорбившейся, мрачной летучей мышью в черном пледе скользила демонесса по коридорам больницы. Она искала столовую, чтобы хоть на секунду почувствовать себя человеком — всю ночь не спала, накладывая последние штрихи чар на маленькую монетку, постоянно лежащую на дне рюкзака, который занесла Марта буквально на днях.
Василиса резко замерла у очередного панорамного окна — солнце отчаянно слепило, заливая коридоры золотом осени. Демонесса резко прижалась к стеклу, так что нос касался холодной, гладкой поверхности. Пальцы оставляли неясные мокрые мазки на прозрачном, размазывая воздух по воздуху. За окном цвела осень.
Золотая, колючая, как вязанный шарф.
Солнце светило ярко в конце сентября, а позолоченные деревья, посыпанные сверху всеми оттенками ржавчины, сбрасывали с себя ненужный сор в виде подсыхающих листьев. Багряно-изумрудный ковер укрывал серые гравиевые дорожки, заполонившие большую половину скверика при больничном центре.
По живым золотым коридорам шагали люди с разными диагнозами, общались, смеялись, а Василиса всем телом прижималась к стеклу, замирая над прекрасной картиной.
Такое хотелось сфотографировать или зарисовать — неважно, главное сохранить этот миг навечно.
Василиса мысленно пообещала себе, что непременно вложит это воспоминание в какую-нибудь шкатулку, как сделала ее мама, — руки в растянутом бежевом свитере, прижатые к стеклу, коротко стриженные ногти на бледных пальцах, и золото, что пробивалось в просветах между фалангами.
Мимо, со стороны улицы прошла какая-то компания, и один парень из нее посмотрел прямо на Василису, а та резко опомнилась, вздрогнула и — пошла на завтрак.
Овсяная каша растекалась по серой тарелке, нелепо размазанная ложкой, а перед глазами все еще стоял вид скверика, освещенного золотым солнцем, когда демонесса, сгорбившись над столом, сидела в столовой. Приветливая повариха разливала кашу, ставя перед больными кружки с ароматным какао.