Никто.
Она не позволит.
Она хотела, чтобы ангелы вернулись в Рай, освободив Преисподнюю, чтобы граница между мирами росчерком вернулась на место, чтобы Фэш ее наконец обнял и прижал к своей груди, чтобы Захарра научилась счастливо смеяться, чтобы Николь познала, что такое беззаботная жизнь, чтобы все было… нет, не хорошо. Тихо.
Впервые за долгое время было тихо.
Невидимые, обжигающе-ледяные ладони хорошего мальчика сжались вокруг ее шеи, а его горячий шепот убивал все живое вокруг.
«Что ты будешь делать, Антихрист?»
Василиса почувствовала, как сила течет по ее венам, как наполняет сердце и легкие, позволяя дышать в чужом удушье.
Как трещинами идет ослепительно-белая комната, рассыпаясь прахом.
— Что ты будешь делать?! — кричал ветер в ее ушах, и Василиса вдруг обнаружила, что находится в море, среди соленых брызг и ледяной воды, обволакивающей ее тело и заживляющей кровоточащие раны.
— Я… Я буду сражаться.
Сила била ключом внутри нее, она черпалась из леденящей воды, покрывала каждую частичку ее кожи, смывая грязь, кровь и яд, которым пропиталась она вся.
— Ангелы вернутся в свой мир, и раздел между мирами восстановится. И все… все будут вечные, но растущие, как цветы, и живые. Живые.
Слова вырывались против воли. И Василиса наконец могла слышать свой голос.
— Я так желаю.
«Что ты будешь делать?»
— Я… д-да я умру ради этого!
*
Василиса чувствовала, как ее измученное тело опускается на жаркую землю. Мир пылал, он горел Адским пламенем, и она тонула в нем, почти не сознавая, как томящийся рассвет пожирает ее умирающие кости, как он, алый, смешивается со столь же алой кровью, а солнце медленно и осторожно поднимается над освобожденным миром.
Она зомбировано брела по полумертвым улицам, оглядывая гнетущую разруху. Где-то приходили в себя оглушенные, будто бы до этого крепко спящие демоны, поднимаясь с каменных дорог и разминая затекшие тела.
Преисподняя была разрушена.
Это все сделала она.
Она виновата во всей этой войне.
Из-за нее все это началось.
И закончилось.
Можно было наконец вдохнуть свободно пыльный воздух, но Василиса лишь тяжело осела на пустынную мостовую и, вцепившись острыми ногтями в волосы, завыла в голос.
Силы покидали ее. Она чувствовала разорванную рану на своей ноге, и это ее совсем не пугало.
Жаркое июльское солнце отражением сверкало в кровавой луже вокруг ее тела. Кажется, хороший мальчик разорвал ее легкие своими когтями.
Все вокруг пылало.
Воспаленный взгляд вдруг зацепился за знакомые светлые глаза, островок ледяного спокойствия.
Василиса знала, что нужно их, родных и близких, отпустить, потому как тогда боль пройдет. И ее, и их.
Фэш тоже заметил ее и пополз, не в силах еще контролировать затекшее тело, по кровавому полю, по кружащейся вокруг смерти, размазывая ее об асфальт. И его губы шептали только одно.
Ее имя.
Василиса всегда чувствовала себя их пламенем, что двигало дальше, но притом приносило невыносимую боль. Аромат паленой плоти. Она горела ради них, потому что должна была их спасти, даже если так вновь причинит одну лишь адскую боль.
Фэш дотронулся до ее алых волос бледными, длинными, прохладными пальцами, что тут же запутались в багряных прядях. Горячие слезы прочертили кристальную дорожку по ее щекам, смывая и боль, и кровь, и оставляя привкус морской соли на губах.
Нет. Боли больше не будет. Она обещала это им всем, стоя в ослепительно-белом зале. Никто больше не будет страдать. Она, их пламя, поклялась за это перед самой Смертью.
— Живой, — слабо улыбнувшись, прохрипела Василиса. Ладонь упала оземь, так и не успев коснуться белоснежной щеки демона. Мир стал ватно-нечетким. — Живой.
Она всегда горела ради них.
А теперь погасла.
========== One: Влюбиться в дочку Сатаны, эпилог ==========
Комментарий к One: Влюбиться в дочку Сатаны, эпилог
The Glitch Mob ft. Swan – Between Two Points
Фэш знал, что такое боль.
Давно выучил каждый из ее переливов, оттенков красного и лилового, что так часто разливались на его бледной кожей страшными пятнами, от которых потом не избавиться. Они исчезали снаружи, но так жарко тлели внутри, что можно часами скрести ногтями по ноющей плоти, но уже не достанешь. Въелись.
Запомнились.
Не синяки это — что-то внутривенное, потерянное и древнее. Захарра говорила, демон может умереть, когда умирает тот, ради кого он существует.
Тот, в которого влюбляешься раз — и навсегда.
Кровавое солнце Преисподней поглощало небеса, сжевывая пепельные облака. Пушистые снежинки мягче, чем лебединый пух, сыпали так густо, что не видно было вообще ничего. Мир казался серебристой елочной игрушкой, каких тысячи. Его разбей, и не произойдет ничего.
Можно купить новый.
Фэш знал — но новое сердце не купишь.
Его можно растоптать, убить в нем все искреннее, человеческое, когда и сам носитель не человек.
Именно так — просто носитель.
Фэш был таким в тот момент, когда сестра влетела в его покои с сумасшедше-искрящимися глазами, светящимися ярче прожекторов. Она, казалось, была счастлива правильно — искрясь, смеясь, радостно обнимая его и крепко сжимая ладонь в поддерживающем жесте.
— Она очнулась, Фэш.
Именно этот голос так же вторил отчаянию спустя несколько заполненных невыносимым ожиданием, пустыми надеждами и глупыми, потерянными мечтами дней. Дней, когда самый родной в этом мире человек увядает, как цветок, потому что ничего не чувствует. Ощущает холод, тепло, но не эмоции. Их просто нет.
— Все будет хорошо, Фэш. Все будет хорошо.
Она ему не сестра даже, хотя им обоим привычнее считать иначе. Проще.
Маленькая малышка с именем Захарра появилась в его жизни на пороге Академии Тенебрис, с первыми зимними заморозками. Замерзшая, в забавной мохнатой шапке, она что-то говорила о том, что является его двоюродной внучкой. И это, правда, было бы смешно, если бы не мягкие черты маминого лица, чуть более детские, чем нужно, и не серебристый снег Преисподней, что осторожно вырисовывал свои особенные узоры на его черном пальто.
Сегодня вновь был снег, и Фэш не знал, что было уродливее: пряди кровавых волос, разметавшиеся по белоснежной подушке, или хрустальные слезы на ней же.
За окном выла метель, и Фэш выл вместе с ней, на самом деле. В душе, где-то там за корочкой лжи и недоверия, где-то под бумажной маской, скрывающей все то, что принято скрывать, чтобы спокойно существовать.
А из маленькой девчонки в руках матери действительно выросла красивая демонесса. Синие, морского цвета глаза смотрели на него с ломанным испугом, благородно-белые руки тонкими пальцами цеплялись за рубашку, а алые волосы путались везде, где только можно. Василиса была прекрасна, испуганна, но прекрасна.
Она — сломанная кукла. Испуганная, ничего не понимающая, полгода пролежавшая без сознания.
И вот — очнулась.
— Ты… ты… я помню тебя, т-ты — Фэш, да? — и взгляд полный надежды, что хоть кто-то знакомый рядом.
У нее кожа была такая горячая, почти невыносимая. Фэш коснулся большим пальцем внутренней части ее ладони и мысленно посчитал градус. Сухие, обветренные губы разомкнулись лишь на минуту, когда она тихо-тихо, почти без сил, позвала его по имени вновь.
— Я… я ничего не чувствую. Помню все, что происходило со мной каждый день, но не чувствую ни единой эмоции. Ни капли.
И это казалось переломным моментом — Фэш помнил, как точно так же смотрел на Лиссу, ее мать, обнадеживающе улыбался и клялся, что все будет хорошо. И Василиса смотрела на него так же, как и он, немного потерянно и испуганно, но во взгляде отчетливо мелькало забытое и забитое до смерти «Я тебя не брошу».
Василиса говорила ему что-то голосом бездушного робота, хватала за пальцы мертвецки-холодными ладонями и сжимала-сжимала их, смотря глаза в глаза.
Он знал, как ей горько и паршиво — умерли почти все родные и близкие чуть больше полугода назад, а она чувствует лишь одно крупное ничего, наполняющее мысли полынной горечью.