Возможно, буду радовать драбблами и отрывками из будущих глав. Фанфы вместе с обложками и песнями в тему будут появляться тут —> https://vk.com/autumn_m_v
Я вас люблю с:
========== Глава первая, «Немножко о боли» ==========
Комментарий к Глава первая, «Немножко о боли»
https://vk.com/autumn_m_v?w=wall-142914022_18%2Fall
как за одну главу кардинально изменить мнение о персонаже:
Как кормила хворостом, подливала масла, приговаривала: гори, гори,
А теперь я такая пустая стала, будто выгоревшая изнутри.
Оболочка глазами дразнится, улыбается, говорит,
А под ней ничегошеньки не щелкает и ни капельки не болит.
(с)Катерина Билибина
Василиса засыпала.
И просыпалась.
Каждый божий день.
Она поморщилась от громкого звона треклятого будильника, скинула одеяло на пол, не желая вставать с кровати и вновь видеть сотни и сотни каштановых крапинок на белых простынях. Краска пеплом осыпалась с волос. Попытки вернуть привычное, перекрасить этот чертов цвет волос во что-то нормальное, забыть весь тот ужас, убить всех этих внутренних демонов.
И каждое утро — только они перед глазами были. Смеялись истерически, хохотали над ней, а она боялась сделать и шаг. Помнила весь свой ужас. Первобытный. Животный. Нереальный.
Маленькими шагами на кухню, не включая света поставить чайник на плиту и упасть на скрипящую табуретку, чувствуя, как трясутся колени в припадке.
Потом снова звон, и уже не будильника — Инга стояла за дверью уже минут десять, пока она пыталась справиться со своими проблемами. У бывшей одноклассницы волосы были заколоты в пучок, в руках два пакета и один контейнер с еще горячим завтраком. В одном из пакетов термос со свежим натуральным кофе, и Василиса выпила его залпом, обжигая горло и хрипло кашляя.
Жалкая.
Жалкая-жалкая-жалкая.
— Доброе утро. Иди на кухню, я со всем сама справлюсь.
Василиса не возражала. Она и без того едва переставляла ноги по утрам.
В ее спальне Инга с громким стуком захлопнула дверцу шкафа, сложив в него все разбросанное по полу. Заправила кровать наверняка, как всегда стряхнув с нее шелуху, в которую превращалась любая краска для волос, пробывшая на ее голове больше двух часов. Проветрила квартиру.
А Василиса смотрела-смотрела на еду, аккуратно сложенную в контейнер, и чувствовала, как ее т о ш н и т. Перед глазами — трупы. Море трупов и крови, все те люди, ради которых она жила раньше.
Марта.
Ее тоже больше не было.
Уже лет пять как.
А сердце все еще екало-сжималось в приступах острой боли, корчилось на дне грудной клетки, мешая дышать.
Как и ненависть.
Она ненавидела Фэшиара Драгоция. Первая причина — этот смех, который, словно вирус, проникает в тебя и заставляет чувствовать себя больным. Заражает, но отнюдь не весельем, а частичкой Фэша остается в крови, спешит по венам и навсегда поселяется в сердце. Этот смех Василиса ненавидела больше всего. Так он смеялся со своей сестрой однажды, за дверьми палаты. Этот смех был трескучим, горьким, как полынь, и дурманящим.
Рядом с ней он не смеялся вообще. Только плакал.
Она видела — искренне. Помнила его руки на своих, его губы на своих, всю эту его щемящую нежность.
Но ничего не чувствовала.
Только боль, навечно поселившаяся в грудной клетке, дарила право жить. Она растекалась по нервам, заставляя тело содрогаться в конвульсиях. Она жила, дышала внутри нее, и это была единственная эмоция, которую Василиса ощущала. Ни радости. Ни сострадания. Ни любви.
Только эта ненормальная боль.
И ненависть.
— Попробуй поесть, — Инга вздохнула. Василиса помнила ее, как приторно-злую, искренне несчастную и пропитанную косметикой в попытке закрыть свое внутреннее уродство девушку. И помнила, как девушку Лешки; того, кто позвонил ей в дверь около трех лет назад с этим взглядом — «Возможно я совершаю потрясающую ошибку, но он мне все рассказал, и я ему верю» — с этой решимостью, с этим мысленным я-помогу.
Неожиданно Инга прижилась в ее откровенно-сумасшедшем мире. Въелась, как и Лешка когда-то. Пыталась, вновь и вновь пыталась помочь, хоть и знала, что б е с п о л е з н о.
Ей бы ничто не помогло.
И не помогало.
За окном занималась обыденная серость, до рассвета было еще минут пятнадцать, до прекращения обыденной истерики — и того меньше.
— Мы на выходные на речку планируем. Леша, я, Ваня и какой-то его друг. Они уже вещи собрали, домик у побережья заказали. Он небольшой, сказали — уютный. Я им доверяю. И хочу, чтобы ты с нами отправилась.
Василиса вздохнула, чувствуя дуновение весеннего ветерка. Майский воздух был легким и теплым. Хоть по вечерам еще было прохладно. Солнце пробивалось сквозь плотные наслоения туч, яркими лучами щедро орошая мир.
— Н-не знаю. Сложно это все. Абсолютно все.
— Ты знаешь, там такой воздух чистый. Не соленый морской, но такой живой! Нет никаких выхлопных газов, а природа такая, что завораживает.
Василиса вновь посмотрела на Ингу. На эти ее пепельные волосы, собранные в аккуратный пучок, на идеальные стрелки на глазах с этим минимумом косметики, идеально-выглаженную блузу — демонесса знала, что после визита к ней девчонка побежит на работу — в сумке больничный халат, перчатки и шапочка. Инга суетящаяся, бегущая все время куда-то, раньше злая, неуверенная в себе. Открыла для себя Лешку, интерес к медицине, где и выплескивает весь свой негатив, отчаянно сражаясь за жизни чужих людей, познала Василису, все ее беды и несчастья, после чего начала изучать психологию. Успокоилась, утихомирилась наконец. Зажила.
— Я… я подумаю.
— Вот и хорошо, — Инга вздохнула спокойно.
Засвистел закипевший чайник, и она подорвалась отключить плиту, пока Василиса пустым взглядом провожала людей, спешащих на работу, что виднелись через окно.
— Вот и хорошо, — зачем-то снова повторила Инга.
Мир просыпался.
Ей бы тоже пора.
*
Василиса и сама не поняла, как оказалась на подъездной дорожке перед домом Ивана, ее бывшего одноклассника и друга Инги, которого она помнила лишь только как одного из громил, что вечно таскались за той. В руках сжимала сумку, которую собрали ей Инга на пару с Лешкой, стискивая тонкие лямки пальцами.
Родной рюкзак ее остался там, в том страшном мире, в Пандемониуме. Она и не планировала его возвращать.
Запищала домофонная дверь, из-за которой высунулась взъерошенная голова друга.
— Сейчас приедет этот, как его… друг Ваньки, короче. Погрузишь свои вещи в его машину.
— Хорошо, — Василиса передернула плечами. И хоть она была даже старше их всех на несколько месяцев, из-за времени, проведенного в Преисподней, но выглядела по-прежнему на острого, нескладного подростка. В свои-то двадцать два.
И ничего с этим поделать было нельзя. Она была вечным ребенком.
Ветер приносил аромат цветущих растений, тополиный пух и словно мягкой накидкой укрывал, заботливо принося с собой тепло солнечных лучей.
Она шаркала кроссовками по гравию, смотря на свои новые черные джинсы и широкий свитер кофейного цвета. Ей было плевать. Абсолютно на все.
— Доброе утро, Антихрист.
Она вздрогнула от этого голоса, задрожала мелко-мелко в отчаянном испуге, боясь обернуться. Увидеть. Р а с с м о т р е т ь.
Того, кто был невидим в ту ночь.
Того, кто лишил ее эмоций.
Того, кто так бездушно разломал, растоптал ее жизнь.
Эти теплые, смеющиеся радостно глаза, пшеничные волосы, абсолютно ангельскую улыбку, тонкие сильные руки, чуть подернутые загаром, легкую походку. Этого солнечного мальчика, что скрывал в себе сотни и сотни тайн. Этого мальчишку, что забрал у нее все и вернул в ответ ничего. Его тонкие пальцы, выводившие слова кровью у нее на запястье, и ее собственные, что плясали точно такой же танец, чтобы узнать, где она оказалась. И как оттуда выбраться, всех спасши.
— Друг Ивана, значит? Нечего морочить голову смертным, Маар Бр.
Она заставила себя обернуться.