— Маар Броннер, если позволите. Один из высших архангелов. И не только.
В этом мальчишке была такая тайна, с которой не живут. С ней даже не существуют.
— Не назвала бы вас архангелом. Прикрытие лишь, не так ли? Вы, мистер Броннер, выше многих. Выше ангелов и демонов с их архаичными рангами, выше Бога, выше Люцифера.
— Как и вы, леди Огнева.
Статус больно резанул слух. Так ее звали только в Преисподней. В мире, откуда она отчаянно бежала.
От себя самой бежала. От тех, кто изучил ее за неполный год, от этих их сочувствующе-понимающих взглядов, вежливого «Леди» и паршивого «Ах, бедная сиротка, спасшая нас всех» за глаза.
От испуганно смотрящих на нее демонят, матери которых вместе тысяч благодарностей — «Кто она? Что она?!».
— Просто оставьте меня в покое.
— Не беспокойтесь, у вас еще целая вечность на отдых. А вот у демонов — нет.
— Ч-что? О чем вы?
— Знаете ли вы, леди Огнева, — его шепот у самого уха пугал до отчаяния, до бездны. — Что мир раскололся? Что часть демонов предала себя, свои интересы, свою жизнь, чтобы стать такими, как ангелы? Способными стареть вместе с близкими, умирать, жить в мире смертных? Пока они занимаются легкими грабежами, мелкими казнями — чтобы запугать общественность. Их число увеличивается. А знаете, что будет дальше?
— Василиска, ты с нами! — изумленно-радостно воскликнул Иван, с которым она общалась от силы раза два. Выпрыгнул из подъезда с сумками своими и Инги, полностью увешанный всеми этими вещами, улыбнулся радостно, создав столько шума, что стоящий рядом Нечеловек поморщился.
Следом на улицу выскочила парочка, отчаянно споря о чем-то.
— И так с самого утра, — закатил глаза Иван.
А Василиса посмотрела на этого Нечеловека, Маара Броннера. Того, кто разрушил ее. На крупицы, так что не собрать, не склеить, только если не заниматься этим несколько лет подряд. И чтобы вышло не криво в итоге, а так, как раньше было. Не потеряв ни песчинки.
— А дальше они разрушат вас. Абсолютно.
Слова его наполняли рот горечью и какой-то соленой противной жидкостью с металлическим привкусом. Кровью. Страхом. Болью и тоской.
А потом они все сели в машину, и Василиса отвернулась к окну, желая вот так отвернуться от всего мира. Закрыла глаза, заткнула уши наушниками от внешнего шума, постаралась сжаться до размеров молекулы.
Никогда не получалось. А жаль.
Приехали они скоро. И так бесконечно-медленно, что Василисе казалось, что она сойдет с ума. Увидит радугу. И умрет так счастливо, в своем тихом мирке.
Пока остальные разошлись по своим делам — раскладывать вещи, готовить завтрак, разводить костер для обеденных шашлыков и вечерних посиделок с какао с вишневым ликером и зефиром, демонесса потеряно замерла у самой кромки воды. Стянула с ног черные кроссовки, не задумываясь, и прыгнула прямо в иловую лужицу в своих белых носках. И плевать было, что она может элементарно заболеть — сейчас была только весна, только середина весны, но никак не лето.
Василиса думала, что если зайдет дальше, то очень скоро наберет воды по пояс, по грудь, по шею, нырнет с головой. И ее унесет быстрое течение.
И станет так легко, точно она превратилась в воздушный шарик и взмыла в сахарно-белые, ватные небеса. Стала жить на облаках, во всем этом белом-белом, мягком и пушистом мире. Таком, где нет ее проблем, нет ничего и никого, кроме ее самой.
Это было бы п о т р я с а ю щ е. До одури.
— Лисенок, ты еще не замерзла? — рядом стал Лешка. Сначала посмотрел вдаль. Потом перевел взгляд на нее.
— Не зови меня Лисенком.
— Ну, а как тогда? Красношерстная лисица Василиса Огнева обитает в диких степях, питается только побегами растений и, наоборот, прячется ото всех на свете…
— Прекрати, — она загребла ногой побольше мокрого ила и резко дернула ей в сторону Лешки. Ее вдруг пропитало ранее незнакомое что-то — такое воздушное, мягкое, искристое, как шампанское, сладкое и тягучее, как карамель. Оно заполнило легкие, мешая дышать, и Василиса начала задыхаться от смеха. Своего смеха. Звонкого, переливчатого, так что напрягались мышцы живота. Она смеялась и смеялась вместе с Лешкой, до того, что слезы выступили на глазах. Эти слезы были такой же соленой карамелью, как та, что продавалась в небольших ларьках напротив городского парка.
— А вот и не прекращу, — Лешка начал ее щекотать, повалил на берег, совершенно не обращая внимания на то, что они уже грязные как черти. Василиса пыталась вывернуться, щекотала его в ответ. — Лисица-лисица, лиса Василиса!
И стерлись границы и условности. И плевать было, что им почти по двадцать два года. Они были дурные и такие до одури счастливые в этот момент. Они были живые.
По-настоящему.
*
— И о чем вы думали этим утром? — вздохнула Инга, вдыхая костровый дым.
Она не пустила их на порог дома тогда, заставила отмываться из того бака, что стоял на улице, выдав им по ковшику. Василиса тогда задумчиво зачерпнула холодную воду, не понимая, что с ней происходило несколько минут назад. А потом почувствовала, как сотни ледяных иголочек впиваются под кожу, а мокрые волосы прилипают к такой же мокрой одежде, пока Лешка хохочет рядом с пустым ковшиком.
— Ну берегись! — наверное, этот ее крик слышали все отдыхающие, что до этого момента спали в своих кроватях.
И снова ее сердце заполнило это странное чувство. До основания.
— Лично я думал о том, что Василиске чертовски идет быть мокрой, — весело сказал Лешка.
Василиса вдохнула вечерний воздух, что осел в легких. Он пах прогретой солнцем землей, речной водой, цветущими липами и… радостью. Вот что это было.
Р а д о с т ь.
Демонесса отхлебнула какао с терпким вишневым ароматом (спасибо ликеру), чувствуя, как тают на языке мелкие маршмеллоу. Ее накрывала сонная леность, когда не хотелось делать ничего, когда воздух вот так пах костровым дымом и расплавленным зефиром.
— Отвали, Рознев, — фыркнула она, отворачиваясь. И столкнулась взглядом с Нечеловеком. Этим чудовищем, определения которого не было. Маар Броннер улыбнулся ей яркой, лучистой улыбкой; его волосы казались золотыми в свете языков пламени.
— Тебе того же, Лисенок.
И все-таки, Василиса ощущала это и сейчас — нереальное, окрыляющее, заставляющее задыхаться от подступающего счастливого, сахарного смеха.
Радость.
*
На следующее утро, правда, наваждение прошло. Первой мыслью после открытия глаз было… а не было ничего. Только слепая, всепоглощающая боль, что сворачивалась внутри кольцами, свивая свое гнездо. Она мешала двигаться и мыслить. Мешала дышать.
Запирала вот так легкие на замок, не давая доступа кислороду.
И все тело горело в агонии.
Василиса, дрожа и едва переставляя ноги, поплелась в ванную, надеясь не встретить никого из жителей их домика. Ингу, разве что.
Брызнуть холодной водой на лицо и попытаться не задохнуться. Сцепить пальцы на кафеле, сдернуть полотенце с петли и постараться не упасть. Дышать. Дышать-дышать-дышать.
И в зеркале смотрела девчонка такая изнеможенная, усталая, с чернильными ночами под глазами, испуганно-закатными вспышками в них, острыми скулами — такими острыми, что можно порезаться, — дышащая болью. Живущая ей.
— Что с тобой, Антихрист? — изумленный голос Нечеловека едва добрался до ее ушей. В них шумело штормившее море.
— Ничего непривычного, — Василиса горько усмехнулась, закусывая губу. Ей было б о л ь н о.
Не только морально, но и физически.
Боль сдавливала горло.
Маар Броннер подбежал к ней, и Василиса облокотилась на него, чувствуя, что сейчас ее сознание соскользнет окончательно, и она упадет. Провалится в забытье. Окончательно и, кажется, бесповоротно.
Но Нечеловек не дал ей это сделать: стал плескать на лицо воду, а после еще прошептал что-то, после чего дымка в голове развеялась, обратившись прахом. Василиса возненавидела его за это еще больше: ей хотелось потерять сознание, чтобы не чувствовать эту чертовски сильную, рвущую все еще существо на части боль.
Ей хотелось умереть. Прямо сейчас.