— Так вот каковы последствия потусторонней магии, — донесся словно сквозь вату голос Маара до нее.
— Ч-что?
Но умереть никак не получалось почему-то.
— Ничего, Антихрист, — произнес Маар, щелкнув пальцами и пробурчав что-то на грани слышимости. И вдруг стало тихо. Штиль. Море не бушевало, не истерило в предсмертной агонии, словно бы она уже выпила положенный литр до одури крепкого и терпкого кофе.
И сердце колоть перестало.
— Иногда даже рад тому, что потратил несколько лет на изучение целительского дела, — усмехнулся Нечеловек, отпустив ее и присев на бортик керамической ванны. Василиса вдохнула аромат химикатов и присела рядом. Голова больше не кружилась.
— Я думала, что это или затяжная депрессия, или посттравматическое стрессовое расстройство, — произнесла она, вспомнив его слова про последствия какой-то магии.
— Не знал, что в период ПТСР отказывают мышцы, а сердце бьется, как при аритмии, — Маар в деланном удивлении приподнял брови.
— То бьется быстро, а то почти останавливается, — отстранено произнесла Василиса, глядя куда-то в свою пустоту.
— Именно. Это последствия потусторонней магии.
— Что значит потусторонней?
— Ты, Антихрист, не ангел и не демон. Ты нечто выше, ты не из этих миров. И магия у тебя другая. Как и у меня, — он невесело усмехнулся. — Думаешь, почему мы оказались в том помещении вместе? Там наш мир и только там наша магия работает во всю свою мощь. Потустороннюю.
— И много нас таких?
— В этих трех мирах, завязанных друг на друге? Только мы с тобой. Там, у нас? Несметное количество. Старейшины послали меня защищать тебя, беречь, обучать и помогать. Ты ведь была единственным Высшим, родившимся здесь.
— Высшим?
— Да, ты Высшая. Как и я. Как и вся наша семья, — Маар улыбнулся.
— Моя семья состояла всего из одного чел… существа. И оно погибло.
— Отец?
— Нет, — Василиса горько усмехнулась. — Может, я и успела привыкнуть к нему, полюбить его, мне даже больно думать о том, что он мертв… Но это не он, это Марта была со мной с самого детства, это она воспитала меня, она была для меня всем.
— Марта?
— Архангел, леди Марта Охристая.
— М-да, интересно.
— Очень, — хмыкнула Василиса.
— Ну, ничего. Все будет хорошо. И эмоции вернутся, стоит нам провести кое-какой ритуал. Ну и тем более, — Маар приобнял ее за плечи в знак поддержки, подтянув к себе. — Мы ведь в какой-то степени родственники. Так что не пропадем, сестренка!
— Хотелось бы верить.
Василиса смотрела на холодный кафель, чувствуя, как легким действительно становится легче дышать от этой непоколебимой веры — все будет хорошо. Все когда-нибудь обязательно будет легче ваты, мягкое и приятно-тягучее, сладкое, как патока. Пропитанное медом и поцелуями. Этим самым счастьем и прочими эмоциями.
Когда-нибудь… обязательно.
— А как называется наш мир?
— Знаешь, какая глупость все эти названия? Имена, названия — это рамки. В них заковывают и не дают возможности изменить что-либо. Из рамок не выбраться. А наш мир — вечен и безграничен. У нас нет названия. Мы просто есть.
— Но как-то же нужно его называть?
— Ну, в древних австронезийских трактатах наш мир называют Высшим миром. Но иногда мелькает другое название — Иман — вера, в переводе с яванского.
— Иман, значит, — вздохнула Василиса, прикрыв глаза.
— Тебе понравится.
— Даже не сомневаюсь.
Она надеялась, что этот мир все-таки будет для нее родным. Тем миром, где она найдет себя.
Тем миром, где будет обитать обещанное хорошо.
*
Дни пролетели быстро. Перелистнулись, как страницы книжки. Перелетные птицы.
И вот Василиса вновь просыпалась в своей маленькой квартирке, где когда-то жил человек, которым она дорожила. Вновь с болью, криком, истерикой, несчастная. Но вставать и двигаться становилось проще — она вспоминала тот разговор, да и Маар Броннер стал все чаще мелькать в ее жизни.
По-прежнему была Инга с термосом, полным кофе, был Лешка со своей вечно неловкой улыбкой.
Но для нее по-прежнему больше не было.
Теперь была надежда. И вера. Ее Иман.
В этот раз она проснулась как обычно — Инга быстро забежала к ней, оставив завтрак в контейнере и литр свежего кофе, после чего умчалась на работу. Василиса завязала длинные волосы в пучок, неаккуратно стряхнув с кровати осыпавшуюся краску.
Каштановые крапинки рассыпались по белому ковру листопадом.
А потом — неожиданный звонок в дверь. Она, не раздумывая, пошла открывать — вдруг Инга забыла что-то важное, а ведь она уже опаздывает, нехорошо заставлять ее ждать. Звякнули ключи в замочной скважине, щелкнул механизм замка и.
И она увидела его. Мрачного, скованного в свои льды, измученного, такого шипуче-едкого, каким помнила из неэмоциональных, серых воспоминаний. Такого необыкновенного, до одури нежного иной раз, невозможного. Для нее — невозможного. Искреннего, чуть испуганного и сломленного. Видела в нем мальчишку, что глядел-глядел на нее своими чистыми, слезами умытыми глазами цвета голубого хрусталя сквозь прутья клетки, в которую сам себя запер.
И при виде его она не чувствовала ничего, кроме ненависти и боли. То самое новое чувство — радость — не жило рядом с ним, оно лишь умирало под его прикосновениями и взглядами.
— Нет-нет, только не это, прошу, пожалуйста, исчезни, тебя не существует, нет-нет-нет, — зашептала она в отчаянии, чувствуя, как горечь подкатывает к горлу. Перед глазами вставали сотни и тысячи убитых, та ужасная война, которая открылась для нее еще в тот момент, когда она шагнула в ту чертову красивую дверь и увидела эти глаза.
Сизые, с полыхающим алым огоньком в глубине.
У нее потрескались губы и кончики пальцев почему-то стерлись. А еще она пахла огнем, жглась дымом и пожаром. Василиса везде видела боль и все еще пугалась тени.
Да, своей.
И этого демона, что когда-то любил ее мать, что теперь смотрел на нее тем самым взглядом и топил-топил-топил в своих чувствах.
Собственных-то теперь у нее не было.
— Доброе утро, Повелительница, — он склонился в почти издевательском поклоне с этой своей изломанной, кривой усмешкой на губах.
Она не знала, что у него в душе — зола ли, пепел или еще догорающий мир? Не знала, почему он мучает ее одним своим присутствием, почему заставляет содрогаться в приступах истерики, почему он все еще рядом — вот, стоит, возьми да протяни руку, коснись его алебастровой кожи. И это страшно было. Что он так рядом, что он склонился перед ней, упал на колени, что он все еще здесь — как доказательство, что все, что она пережила, не бредовые фантазии, а очень по-настоящему.
Даже слишком.
— Н-нет, г-господи, то-только поднимись, пожалуйста, — прошептала она в отчаянии невероятно горьким голосом.
— Простите, Повелительница, если напугал, — его голос звучал как-то непривычно. Не таким она его запомнила. — По завещанию вашего отца, вы вступили на престол еще пол десятка лет назад, но в связи с вашей нестабильностью, делами Преисподней заведовал Николас Лазарев. Я так понимаю, письмо вы не прочли и даже не потрудились впустить летучую мышь в дом. Уведомляю вас сейчас — завтра утром я вновь явлюсь за вами, и вы должны быть готовы к отправке. Девять утра вас устроит?
И летучих мышей не было, она обычно спит по ночам. В эту ночь тоже — спала. Вернее, пыталась забыться в пустоте своих сновидений, как всегда. Чтобы хоть на секунду, хоть на одно чертово мгновение забыть об этой всепоглощающей боли, что рвет изнутри.
— У-устроит, — заикаясь, ответила она. И захлопнула дверь перед его лицом, вырвав конверт из рук.
По щекам покатились слезы, а она тут же сползла на пол, пытаясь нащупать телефон на тумбочке рядом. Ей нужен был Маар Броннер, Нечеловек. Ведь пока только он и Лешка на время избавляли ее от боли.
А Фэшиар Драгоций… он ей ее только дарил.
*
— Эх, не везет тебе, Лисенок, — женщина провела ладонью по вьющимся рыжим волосам. Подцепила гребешком отросшую за зиму густую челку и начала вплетать ее в косу. Хитросплетение рыжих прядей на свету сверкало, точно золото.