Оставила.
Боль топила и убивала, и Василиса задыхалась в ней, билась в конвульсиях на синем-синем покрывале, пока мальчишка не подбежал к ней и не зашептал заклинания. Голубоватый туман сорвался с пальцем сиянием.
И какой там мальчишка? Он ведь старше ее почти в три раза.
Умный и сильный. Невероятный.
— Повелительница, леди Огнева, Василиса, Лис, — шептал Кристоф, когда боль наконец отступила. Василиса подняла голову. Ее трясло. Она-то думала, что хуже, чем было, не станет уже. Стало. Вот прямо в эту минуту, в этих темно-серых, как небо, глазах. Туманных.
Медовые пряди обрамляли скривленное в испуге лицо.
— Все, — голос у нее был хриплый, точно ото сна. Или от долгого, отчаянного, непрерывного крика. — Все в порядке. Правда, — добавила она, когда Кристоф не шелохнулся.
— Что с тобой? У, эм-м, с вами, Повелительница?
— Ничего необычного. И, Тоффи, обращайся ко мне, как всегда раньше.
— Меня не поймут, Лис.
— Скажешь — личное распоряжение Повелительницы. И пусть косятся, сколько хотят, — Василиса приподнялась на подушках, на дрожащих руках переползла на спинку кровати, облокотилась спиной.
— Мм-м, ладно, мне нужно уходить, меня ждут. По распоряжению лорда Драгоция я перенес все списки, документы и книги из архива твоего отца. Увидимся завтра, хорошо?
Он встал с кровати, на которой сидел до этого, и оглядел осунувшееся лицо Василисы хмурым взглядом.
— И, Лис, мы еще вернемся к этому, — он выразительно посмотрел на ее дрожащее тело и растрепанные волосы.
— Хорошо. Тоффи, только… что с Николь произошло? Ну, после всего…
— Она в приюте Проклятой Катерины, — Кристоф помрачнел еще сильнее. — Там какая-то странная история приключилась… магическое распознавание показало, что у нее в живых еще три действующих члена семьи, но притом оба родителя мертвы. А еще…
Мальчишка замялся, даже сжался как-то. Медовые пряди упали на глаза, когда он опустил голову. Василиса задыхалась в этот момент словно, потому что не могла дышать. Пальцы сами вцепились в покрывало.
Николь. Ее маленькая милая Николь в приюте, думает, наверное, что Василиса ее бросила навсегда, не сдержала обещаний. Ненавидит себя и всех остальных. А по ночам мучается в кошмарах, плывет среди воспоминаний, а потом тонет и задыхается среди них же.
Как Василиса прямо сейчас.
— А еще, Василиса, оно показало, что Николь — твоя родственница.
Все. Утонула, задохнулась.
*
Солнце опаляло жаром, распаляло нервы и, вероятно, задалось целью превратить всю Преисподнюю в чертов крематорий.
Василиса крепко сжимала ладонь Маара в своей. Она была теплой и чуть шершавой, почти одного с ее ладонью размера, на несколько тонов темнее и намного, намного сильнее. Маар ободряюще улыбался ей, пока директриса приюта Проклятой Катерины оглядывала их холодным взглядом, полным желчи.
— Когда выяснилось, кому приходится родственницей поступившая к нам девчонка с новой партией послевоенных сирот, мы, конечно, заподозрили ошибку. Проверили через несколько разных чар распознавания — от самых простых до самых сложных. Все показывали один и тот же результат. К тому моменту, правда, вы уже оставили управление Преисподней на Николаса Лазарева и отправились на Землю. Возможности с вами связаться никакой не было, ну и девчонку оставили в приюте, — растекалась в лживом подобострастии директриса, ведя их к своему кабинету.
В приюте было тихо. И стены холодные, старые и обшарпанные. Было здесь настолько противно и ужасно находиться, общая атмосфера давила.
— А где все дети? — поинтересовался Маар, прервав трескучее ворчание директрисы.
— Сейчас дети завтракают, потом отправятся на занятие по чистописанию, — нахмурилась демонесса. — Ваша девчонка, конечно, не пойдет вместе с ними. Мы разберемся с документами, а потом позовем ее в кабинет. Как раз к окончанию завтрака.
— А потом мы заберем ее?..
— Конечно, заберете, — почти возмущенно отозвалась женщина, пока Василиса, наоборот, сжалась вся. Маар приобнял ее за дрожание плечи.
Здание приюта было пропитано холодом и старостью. Оно было такое сырое, пахло пылью и скрипело-скрипело от каждого шага. Усталое, утомленное.
Что-то такое липкое и неприятное, настороженное, окутывало Василису. Вплеталось в ее распущенные алые волосы, смешивалось с ароматом чего-то сырого, промокшего и заплесневевшего, сбивало с мысли. Оно скользило вниз по позвоночнику, пропитывало спину под свитером и мантией, путало ноги.
Они, наконец, дошли до простенького кабинета. Такого же мрачного и жалкого, как и весь приют.
Василиса выпрямила спину, вспомнила свои дни в Академии и произнесла холодным-холодным голосом:
— А теперь я хочу поинтересоваться, почему вы, уважаемая, дурачите меня? Почему вы смеете называть мою младшую сестру, в будущем вполне возможную претендентку на трон, «девчонкой»? Почему вы — даже если я отсутствовала в Преисподней по личным причинам! — посмели не обратиться к лорду Лазареву, которому я передала право на правление, к лорду Драгоцию, моему главному приближенному на тот момент? — Василиса шипела.
Она буквально ощущала, как леденеет под ее разъяренным взглядом директриса приюта. Даже пальцы закололо маленькими разрядами молний от несдерживаемой магии.
Николь, ее маленькая бедная Николь. Из одних страданий в другие. Из одной степени одиночества в другую.
А потом Василиса увидела ее. Она несмело вошла в кабинет, слишком высокая для своих десяти лет, тонкая и изящная, как лань, с большими серыми глазами под цвет приютской робы, с неухоженными ногтями и волосами, что вились и выпадали из неаккуратного хвоста.
Василиса впитывала ее образ глазами. Николь еще не заметила ее, зашла в кабинет с опущенной низко головой, с дрожащими плечами. Болезненно худая, что было даже слишком заметно в контрасте с широким платьем, подхваченным мужским черным широким поясом.
— Госпожа директор, воспитательница Литеанна сказала, что вы звали меня в свой кабинет. Если что-то произошло, знайте, я ни в чем не виновата, правда. Только не выгоняйте…
Голос ее был тонким, дрожащим, испуганным и пропитанным солеными слезами. Глаза и щеки были красными. Василиса успела рассмотреть еще и ужасные мозоли на пальцах до того, как Николь вскинула на нее свой взгляд.
— Вы… я вас где-то видела, — изумленно едва слышно прошептала она.
— Это твоя… ваша сестра, миледи, — кисло отозвалась директриса приюта. Василиса же не отрывала взгляда от Николь, впитывая этот хрупкий образ. — Она приехала, чтобы забрать вас домой.
— Что… Но вы, должно быть, шутите… — а потом Николь вдруг как-то болезненно охнула и вновь внимательно вгляделась в демонессу. — В-Василиса…
Василиса хотела было рвануть прямиком к Николь, крепко-крепко обнять Николь, прижать к себе и не отпускать ни за что. Вновь посмотрела на сидящую за столом директрису приюта.
Поджала губы.
Нельзя показывать свои эмоции на публике. Это она усвоила еще давно.
— Почему моя сестра одета в такую легкую одежду и обута в столь тонкую и старую обувь? Здесь отнюдь не тепло. Почему у наследницы насморк, а еще она трясется в истерике при виде вас? — Василиса говорила и смотрела холодно, впилась ногтями в ладонь Маара, отстраненно подумав, что у него останутся ранки. — Я недолго буду размышлять над вашей судьбой и судьбой этого заведения, запомните мои слова. Приют закроют с позором, а при увольнении о вас напишут таку-у-ую хорошую рекомендацию, что самые слабые даэвы будут жить лучше вас, — Василиса дрожала от негодования. Ведь… если бы не Марта, она могла бы оказаться в подобном месте. Бояться каждого скрипа и шороха, непрерывно болеть и голодать, донашивать старую, протертую одежду и обувь за кем-то. Стоять в очереди в душ иной раз всю ночь, засыпать под отчаянный писк крыс.
Черт, бедная Николь. Черт.
Черт-черт-черт.
Они вышли из приюта в молчании. В молчании же прошли несколько шагов до ожидавшей из кареты с белоснежными лошадьми, чья грива на свету отливала алым, а глаза были чернильно-черными, как ночь.