Сломалась один раз ведь уже. А теперь…
А теперь вот так. Спокойной ночи тебе, Василиса. Давай учиться жить.
*
— Фэшик?..
— Ага. Николь сидела и слушала меня, представляешь? Как же я скучала по ней, даже не понимала этого раньше, — выдохнула Василиса в холодный экран. Зашипело в ухо — с другого конца также синхронно вздохнули.
В коридоре Призрачного замка было прохладно только вот так, по ночам.
Утром, днем и вечером было удушающе душно и жарко, а все охлаждающие заклятия слетали уже через несколько минут. Виски непрерывно сдавливала кислая тяжесть, а в нервах скрежетало — июль пах спелыми ягодами, которые каждый день из кухни таскала она зачем-то на пару с Николь, хотя обе знали — попроси, и на обед и ужин будет одна зелень.
На завтрак еще каша положена.
Июль также пах хлорированной водой бассейна, установленного в Кровавом замке — все-таки, в замке, где решается все будущее Преисподней как-то не положено. Неприлично.
Еще июль пах типографией и синими чернилами, пел сверчками и удушливым одиночеством, потому что Василиса с головой нырнула в отцовские документы и политику, иногда выныривая ради Николь и Маара, который с помощью все той же потусторонней магии нашел лазейку в границе между мирами.
Теперь хотя бы не так тоскливо было. Были голоса Инги и Лешки, чередующиеся между собой. Иногда даже Фэш был.
Пока не исчез вдруг внезапно, оставив в Нижней канцелярии отчет за последнюю неделю и запрос на временный отпуск, который Василиса подписала с закрытыми глазами. Так ведь проще было. Ну, без него.
В этой тишине по вечерам, когда не слышно смеха Николь, потому что не над чем больше смеяться, потому что Василиса шутить не любит или не умеет. Фэш умел.
Так Василиса и потерялась бы в этом круговороте, если бы не разговоры с Ингой по нескольку часов.
— Мы по тебе так же скучаем. Ты там как, не болеешь?
— Не болею. Даже легче становится. А еще я смогла почувствовать злость, представляешь? Я, кажется, этого тебе еще не рассказывала.
— Молодец, осталось еще немного — две с лишним сотни эмоций, — оптимистично влез в разговор Лешка, судя по шорохам, отобрав у Инги телефон и поставив на громкую связь. Шуршало-скрежетало еще какое-то время, шипело немного, а потом все стихло. — Ты нам фотографии присылай. И вашего серебряного снега, и красного солнца, и всего-всего-всего. Будет, что потом внукам рассказать и показать.
— Ага, еще и книгу написать можно, — влился голос Инги.
— Ну и напиши.
— А чего и нет? Напишу. Под четким руководством Василисы, да? А назовем…
Инга замолкла, а Василиса прислонилась лбом к чуть прохладному стеклу. Оконная рама врезалась промеж лопаток, а подоконник был не настолько большим, чтобы можно было вытянуть ноги.
Было почти тихо, а сухие, скрипящие вот уже несколько дней веки смазывали горячие слезы, струившиеся по щекам, вот так, к подбородку и за ворот блузки. Волосы надоедливо прилипали к вискам, лбу и шее. Длинные, огненные-огненные.
Ее визитная карточка, видимо.
— А назовем… А пока никак не назовем! История ведь еще не закончилась, правда? Еще никаких «долго и счастливо». Ты какие истории любишь, Лисенок? — послышался звон посуды — Инга, видимо, вытирала помытые тарелки. — Розово-сопливые или грустные, которые все равно заканчиваются хорошо?
— Я люблю те, которые не заканчиваются, — Василиса откинула голову на оконное стекло, прикрытое сверху тяжелой шторой, и подумала, что сорвет ее сейчас к чертям, потому что слишком сильно облокачивается.
По крайней мере, дома всегда так и получалось. А потом Марта ругалась громко и тщательно, отвешивая заботливый подзатыльник любящего родителя. Она во все привносила сладкий налет кошмара.
Родная такая. Искренняя и чистая, откровенно заботливая.
Марта.
Надо бы навестить ее, только поинтересоваться у Маара, где похоронить могли. Потому что ну не по-человечески это — Марта с ней всю сознательную жизнь, Марта лучше и дороже родных родителей, Марта всегда заботилась о ней.
Теперь ее очередь.
— Это верно, — хмыкнул Лешка прямо в динамик. — А у нас здесь рядовые-бытовые проблемы. Совсем скукотища без тебя.
— Эй, Рознев, я ведь могу не только приревновать, но и обидеться. А обижаюсь я сильно — с моей легкой руки сковорода бьется больно.
— А ты?
— Что я, Рознев?
— Хочешь стать Розневой?
Василиса как-то надломлено, чуть скомкано рассмеялась. С кусочком горечи, с капелькой притворства, с легким налетом боли. Обыденно так, по-своему.
— Так, ребята, думаю, я здесь уже третья лишняя, а вам, судя по всему, не помешает побыть наедине и здоровый… гм, сон.
— Ага, спокойной ночи, Лисенок, — донеслось до нее сквозь скрип и шипение. Кажется, посуда так и останется ждать рассвета у мойки.
Василиса сползла на пол, чуть качнулась — перед глазами все немного расплывалось, боль каленым железом жгла, но притом глаза слипались даже слишком отчаянно. Прямо тут уснуть бы.
А что? В коридоре прохладно и даже почти удобно.
Ну да. Повелительница Преисподней и подоконники. Хорошая история.
Василиса пошла, опираясь на стену. Плыло все так красиво, аккуратно, точно размывая контуры. И голову словно расковыривали скальпелем.
Так и упасть недолго.
И Василиса упала — осторожно вписалась лицом в чужое плечо, не скрытое мантией, покачнулась и начала заваливаться набок. Мысли утекали куда-то сквозь дырявую, как решето, голову. Казалось, что под ногами чавкает кровь. И вновь, и вновь это море трупов, эта умытая алым земля.
И опять тяжело, как впервые.
Чужие руки словили, точно бабочку, сжав между ладоней, что едва-едва видно свет, пробивающийся сквозь щели.
— Повелительница, — послышался знакомый голос, но у Василисы не было сил.
Ни отталкивать.
Ни сдерживать боль.
У Высших была еще одна легенда. О бескрылой фее, что всегда мечтала парить над облаками, дышать чистым кислородом и пропадать в воздушных ямах, цепляясь за рваное синее-синее. Иной раз — голубое блеклое.
И она полетела. Просто поверила однажды, что сможет, и полетела. Думала — разобьется сейчас, столкнется с землей в острых объятиях. Разбилась, да.
Но летала. Искренне, чисто и с любовью. Недолго, на один сладкий миг, но летала. Парила над миром, возвышалась над остальными, что — глупые-глупые — боялись смерти. А она ее не боялась.
Боялась только не исполнить свою мечту.
Сильная-сильная, не умная — мудрая.
Василиса не такая. Она глупая, маленький слепой котенок, что тыкается в каждый угол в попытке спастись. Который ничего еще не умеет и не знает, беззащитный и бесконечно несчастный.
Василиса слабая.
А как хочется взлететь.
— Василиса, что с тобой? — как-то испуганно произнес Фэш, подхватывая ее под коленки и неся, кажется, в сторону ее покоев. — Повелительница, Василиса, черт, самоубийца! Как тебе помочь?
Он еще шипел, что-то про лечебные травы и целительские заклятия, но перед глазами только звезды были, и кометы шумели в голове, проносясь мимо них. И не было почти ничего больше.
Только руки Фэша и звезды.
И мир померк перед глазами окончательно.
Василиса вздохнула, трепыхнулась и поникла.
Взлетела, кажется.
*
— Да уж, нельзя больше медлить, сестренка. Как только тебе станет еще чуть лучше, дорога на Иман нас ждет.
У Маара были красивые зеленые глаза, что вобрали в себя все оттенки флоры, такие наполненные ярким-ярким солнечным светом, что в нем задохнуться впору. Кошачий разрез глаз и — Василиса могла поклясться — вертикальные зрачки, когда плетет вязь заклятий.
— И… я увижу, да? И старейшин, и сады, от которых голова кружится, и всех-всех Высших, как ты и рассказывал?
— Конечно, сестренка. Как только — так сразу.
Подушки в больничном крыле Призрачного замка были мягкие-мягкие, белые, как снег на Земле, и пахли чем-то горько-терпким. Медикаментами.
Василиса зарывалась в нее лицом, чувствуя сквозь прозрачную, но не пропускающую звук дверь острый взгляд Фэшиара Драгоция, дырявящий затылок.