Фэш был.
И, наверное, стоит его простить за поспешность, верно?..
Ведь он тоже искалеченный, измученный, ж и в о й.
Перед глазами сверкнуло выглянувшее из-за облаков солнце — улыбка Маара росчерком по милому детскому лицу.
— Вот и отлично, — только и произнес он, приподнимаясь с коры старого поваленного дерева.
— Спасибо, — выдохнула почти даже радостно Василиса, прикрыв глаза.
— Мне-то за что? — хитро улыбнулся Маар; его кроссовки зашуршали по ковру из ярко-зеленой травы и солнечной листвы.
Василиса не шевельнулась. Улыбка робко скользнула по ее губам.
Возможно, это и есть… радость?..
*
Василиса прикусила губу до крови; алая капля багряным закатом растеклась на очередном документе. Небо за окном было практически такого же цвета. Карминово-красный.
В соседней комнате на ее кровати сидела Николь, листая страницы новой раскраски. Василиса почти представила, как если бы рядом сидел Фэшиар Драгоций и учил ее раскрашивать аккуратно, не выходя за чернильно-черный контур. Это была практически семейная, идиллическая картинка, которой Огнева даже не позволила всплыть перед глазами.
Это было нечто из ряда запретного, из серии «а что, если бы…», именно из той серии сюжетов, какие никогда и ни при каких обстоятельствах не произойдут. Просто не могут.
Перо со скрипом скользило по чистому пергаменту, Василиса зевнула. Буквы перед глазами расплывались, как краски на палитре.
Как мысли в ее сумасшедшей голове.
Те самые, безумные, от которых дыхание почему-то заканчивается. И сердце больше не бьется.
Оно, если подумать, и не должно.
Василиса ведь мертвая практически. Бесчувственная, пресная, пустая. Таким не место среди живых. Искренних, ярких и, да, пожалуй, живых. Настолько, что зубы сводит, что дыхание прерывается, что пальцы подневольно прячутся в кулаки.
Небо за окном было карминово-красное. Цвета ее волос. Цвета крови.
Цвета этой невероятной боли, которая почему-то все не проходит, не проходит, хотя ее вроде как излечили. Да только это вросшее, это уже пустившее корни.
И Фэш, как бы ни хотел, от этой боли не избавит.
(Он только добавит к ней новую).
*
Четкий тройной стук, как с азбуки Морзе, разорвал тишину. Ладонь с сережкой замерла в нескольких миллиметрах от уха.
— Входите, — произнесла Василиса несмело, чуть охрипшим голосом. Она сидела и читала какой-то пыльный роман из библиотеки Кровавого замка больше пяти часов. Он был глупый, неинтересный, но эта скука — именно то лекарство, которое ей требовалось. Ее жизнь и без того была переполнена красками, и эта простота и серость спасала.
Несколько раз к ней приходила Николь — робко и по-прежнему несмело, чтобы позвать сначала на обед, а затем на ужин. Оба раза Василиса отказалась. Она совершенно не чувствовала голода — впервые за долгое время ее переполняли эмоции, она была сыта ими по горло. И мысли в ее голове занимал только один демон.
Василиса временно сбежала в Кровавый замок, но ее отыскали и здесь.
Всегда находят. Они все.
— Повелительница?.. — голос, такой родной, немного с хрипотцой, точно лезвием по ее оголенным нервам. — Я пришел сказать, что… кхм… не отступлю.
— О чем это вы, Фэшиар?
Она несмело скользнула взглядом по его лицу и тут же обожглась — чуть едкая насмешка скользнула по красивым губам, искривив их.
— О том, самоубийца, что никакое бесчувствие меня не остановит. Я научу тебя любить заново. Я научу тебя жить, Василиса.
— А что такое жизнь, Фэш? И разве есть она у демонов?
— Жизнь — это не три этапа: детство, молодость, старость. Не строй из себя несмышленого ребенка. Это чувства, это эмоции, это воспоминания и опыт.
— Но что все это перед бессмертием и вечностью?
— Вот я и хочу показать тебе.
Он так же незаметно выскользнул за дверь, как и появился. Эта встреча была словно призраком, нелепым миражом, которого и не существует вовсе. А ведь они должны были обсудить серьезные вещи, новую войну, что уже на пороге. Но они вновь размениваются на глупости, на нелепые детские игры, что свойственны только лишь подросткам.
Василиса сделала глубокий вдох и, постаравшись абстрагироваться, вновь потерялась в сюжете скучного романа.
*
Василиса проснулась от обжигающего холода. Капли ледяного пота стекали по спине и лбу. Невероятный, всепоглощающий ужас накрывал ее лавиной воспоминаний. И она давила, душила, погребала под собой.
По щекам текли слезы. А во рту было удушливо-сухо. Василиса нетвердо встала, распахнула двери покоев и побрела в сторону кухни, надеясь не затеряться в коридорах Кровавого замка.
А он все тут же, будто знал, будто только ее и ждал. Перед глазами — глаза. Улыбка — укус. Да, медленная, сладкая боль — укус — чтобы еще глубже, еще больнее. Но так до одури нежно, заботливо, ласково, словно говоря: смотри, я рядом, я всегда рядом, я помогу, я спасу тебя.
Василиса задыхалась. Она забыла, как дышать. Перед глазами были только смерти — сотни, тысячи, миллионы чужих смертей, тех, кто погибал за нее и ради нее. Родных и близких. И глаза, всегда, всегда они разные.
У кого-то обреченные, пустые, выцветшие.
У кого-то яркие, горящие гневом, силой, самой магией.
У кого-то пропитанные любовью, нежностью. И болью. Везде, везде, где эта проклятая любовь — боль. Василиса знает не понаслышке.
У кого-то изумрудно-зеленые.
Или охристо-карие.
Или небесно-голубые.
Или стальные, серые.
Но всегда, всегда живые, в отличие от ее собственных.
И сейчас — сейчас тоже живые, такие невероятно родные, и на дне радужки плещутся чувства, оголенные до неприличия эмоции.
— Дыши, — горячий терпкий шепот на ухо. — Дыши, Василиса. Медленный глубокий вдох и резкий выдох. Давай, ну же, повторяй за мной.
Чужая грудная клеть ходит ходуном прямо за спиной. И сердце бьется, точно пойманная птица.
Дыши, дыши, Василиса.
Так нужно, необходимо.
И Василиса делает глубокий вдох. Резко выдыхает. Потом медленнее, спокойнее, ведь за спиной — чужая грудная клеть. Почти тетрадная. Василиса представила, как выписывает на ней поцелуями строчки из известных стихотворений о любви.
Всегда такие похожие и такие разные.
Чтобы запомнить. Все это — запомнить.
Создать новые воспоминания, пропитанные чувствами.
Фэш просто молча обнял ее, дождавшись, пока успокоится окончательно. Проводил обратно в покои, налив в хрустальный бокал вина из бара в кабинете ее отца.
— Для успокоения, — выдохнул он, бледно и как-то слабо улыбнувшись. Устал, от нее, верно. Она тоже от себя устала уже.
Вино было терпкое, сладкое, чуть пряное.
Василиса села на кровать, скинув с ног теплые вязанные носки. Осторожно пригладила растрепавшиеся волосы и сделала еще один глоток.
Ей было безумно холодно после очередного ночного кошмара, и, — Фэш угадал, — вино было самым подходящим плацебо в данной ситуации.
Фэш всегда угадывал.
Оказалось, шторы в ее покоях были задернуты не полностью. На дне бокала танцевало дрожащее отражение полумесяца.
Василиса вдруг заглянула прямиком Фэшу в глаза.
Он осторожно улыбнулся. Василиса тут же решила проверить, да, его улыбка была со вкусом все того же вина. Он не ответил на ее поцелуй, но этого и не требовалось. Василисе казалось, что она сама сейчас тот полумесяц — дикая, холодная, но одновременно теплая, неукротимая, языческая богиня, неподвластная простым смертным.
В тот момент ей показалось, что она ж и в а я.
Танцуй, танцуй, полумесяц.
Она обняла родного и ранее столь любимого демона крепче, прижалась к нему, поцеловала еще раз. Фэш вдруг показался почему-то облаченным в пламя. Не просто горячий, безумно обжигающий, вдруг повторяющий ее дикий танец. Его глаза почти черные, как и вино в бокале, ответные поцелуи нежные, такие, как несколько лет назад. Безумные, но осторожные, теплые.
Фэшиар Драгоций — одно сплошное противоречие, короткое резкое «но» в предложении.
Василиса в нем же — восклицательный знак.