Николь поначалу жалась к Василисе, косо смотрела на толпу незнакомых демонов, но когда сестра схватила ее за обе руки, потащила к ближайшей гитаре и пустилась в пляс, позабыла обо всем. Позже она успела отведать уличных лакомств и выпить какао, по итогу уснув в объятьях Джейкоба.
У Василисы кружилась голова, но не от алкоголя — от счастья. Будто бы воздух был сейчас перенасыщен им, счастьем этим. Инга медленно кружилась в объятьях мужа, положив голову ему на плечо, освещаемая сотнями огоньков, вальсирующих вместе с ними в медленном танце, мерцая. Норт сидел где-то вдалеке на одном из бревен, когда к нему подошла какая-то молодая и не совсем трезвая демонесса и вдруг завела разговор. Он вдруг весь встрепенулся, гордо приосанился и начал рассказывать о том, что он родной брат самого Антихриста и уже завтра пройдет посвящение и станет самым настоящим демоном.
Василиса наблюдала это все, ласкаемая не обжигающими ее языками пламени, пока вдруг не заметила в его отсветах лицо Фэша, стоявшего в кругу невдалеке и подпевающего очередной балладе о любви.
— Иди ко мне, — шепнула она одними губами, после чего для смелости отпила еще глинтвейна. Василиса обняла его, крепко, расстегнув чужое пальто и всем телом прижавшись к мускулистой горячей груди, спрятаной под черной водолазкой. Сердце Фэша билось быстро и громко, в унисон с огненными часами, искрящимися прямиком в чернильной небесной глади и отсчитывающими секунды до Нового года.
Десять, девять, восемь…
Василиса прижалась к Фэшу еще сильнее, отбрасывая пустой стаканчик куда-то в сторону. Ветер сбивал шапки с голов, серебристый снег бил по щекам, а Огнева отчаянно цеплялась пальцами за чужую спину, укрытую тканью водолазки.
Семь, шесть, пять…
Алкоголь уже бил в голову, мысли путались, а они — глаза в глаза, и не шевельнуться. Его голубые глаза с синими вкраплениями были похожи на сияющие драгоценные камни, щеки и нос алели — то ли от близости, то ли от мороза.
И Василисе было тепло.
Четыре, три, два…
Она поцеловала его, подпрыгнув и закинув ноги ему на талию. Фэш не удержался на месте, и они, смеясь, повалились в сугроб. Серебристый снег контрастом сверкал в иссиня-черных кудряшках, из-за которых алел беззащитный кончик уха. И Василисе вдруг так захотелось его поцеловать, что она не удержалась.
Один…
Она посмотрела на замершего и усыпанного снегом Фэша сияющими глазами.
Живите! — кричал им весь мир, скрипел серебристый снег, ворчали салюты, шипел алкоголь, разливаясь, рокотало пламя костров, пели, сливаясь в унисон, голоса сотен и тысяч демонов, собравшихся здесь, на площади, чтобы точно так же, как и они, ж и т ь.
— Я люблю тебя, Фэшиар Диаман Драгоций, — прошептала она под грохот салютов, под бой часов, извещавших, что вот оно, Новый год наступил, счастья и удачи вам, глупые демонята и людишки.
Живите!
— И я это чувствую, действительно чувствую. Именно сейчас. Знаешь, Фэш, ты такой прекрасный, — слова лились из нее непрерывным потоком, она вся тряслась, а Драгоций же, наоборот, замер.
Живите!
— И я хочу, как Инга с Лешкой хочу, как мой отец с матерью хочу, как Ник с Астартом хочу — хочу любить тебя и быть любимой в ответ, хочу просыпаться в твоих объятиях и думать — значит это кому-нибудь нужно, быть с тобой всегда, вечно.
Живите!
— И я не знаю, что будет завтра, не знаю, выживем ли мы, не знаю — и знать не хочу. Сейчас, сейчас я хочу быть с тобой, и я так люблю тебя, так… Я ни за что не буду пользоваться твоей любовью, как моя мать, и ни за что не брошу тебя, я всегда буду рядом, обещаю, клянусь. Но мне страшно.
Живите!
— Но только скажи мне, пожалуйста, что-то, что убедит меня в том, что бояться не стоит, что мое сердце не разобьется на тысячи осколков и что ты тоже будешь рядом.
— Лиса, — прошептал Фэш осипшим голосом, а у Василисы слезы на глаза наворачивались. И снова она перед ним, открытая, искренняя, чистая. Все теперь он про нее знает. И ей страшно, до безумия. — Ты потрясающая демонесса, моя самоубийца, и я люблю тебя, люблю уже столько лет, Огнева, что просто не знаю, что еще сказать, ведь слова — бесполезные устройства.
И он просто поцеловал ее, так, словно это было впервые, так, что Василиса задохнулась от переполнявших ее эмоций и вжалась в его замерзшее тело еще сильнее. Горячее под ее ладонями.
Они были вечные.
— Я люблю тебя так, будто — адское пламя. Вечное, незыблемое, обжигающе-горячее и ж и в о е.
И они — жили. Погибали, пропадали, убивали себя и других, горели заживо и тонули — тонули в адском пламени. Вместе.
И любили, так что это самое адское пламя.
Вечно.
Комментарий к Глава шестая, «Они были вечные»
схожу с ума
========== Глава седьмая, «Наличие отсутствия» ==========
— Посмотри, тут внутри у всех ядерная война.
(с)pyrokinesis — Черное солнышко
— Что будет завтра?
Они находились в сердце Призрачного замка. Василиса не забиралась сюда с той самой ночи, а сейчас это был знак — время жить, время чувствовать, время любить и ненавидеть, ее время, то самое, что у нее отобрали непрошенные гости — война, Вечные, ангелы.
А сейчас — сейчас она приживалась ладонями и носом к округлой, холодной, прозрачной поверхности, любуясь тем, за что она боролась: яркими огнями по всей столице, кострами и веселыми гуляниями на главной площади, серебристым снегом, бьющим по самой высокой башне Призрачного замка. И было небо. Со всех сторон, огромное бескрайнее, что еще чуть-чуть и упадет на тебя, задавит своей глубокой синевой с прорезями холодных серебристых и обжигающе-алых звезд.
— Второй день нового года, очевидно, — она усмехнулась, не отрывая взгляда от сияющей огнями линии горизонта.
— А если серьезно?
— Уже сегодня вечером ты станешь демоном, а уже завтра сможешь попробовать свою силу на вкус, — Василиса наконец обернулась на Норта, стоявшего посредине огромного прозрачного этажа. — Будет ли что-то еще — я не знаю. Возможно уже завтра мы все умрем, и я не скрываю, я этого безумно боюсь, но без этого — есть ли вообще смысл жить?..
Норт вздохнул и все-таки приблизился к стеклянной глади рядом с Василисой.
— Я реалист, Василиса, и я не хочу умереть завтра же, едва избежав смерти. Может быть, я и не был бы погребен под завалами нашего приюта под грохот бомбардировок, но повторять не желаю.
— Я бы хотела сказать, что понимаю тебя, но это не так. И, пожалуй, никогда не смогу понять. Я тоже пережила войну, но со мной всегда были близкие мне люди, мне было куда идти, бежать, но я сама выбрала этот путь. И да, немножко жалею. Но я в этом дерьме с рождения, если не раньше — с того самого момента, как Лисса Сияющая попала в этот мир вместе с другими ангелами и познакомилась с Нортоном Огневым.
На небе огненными цветами вырастали салюты, но их грохота не было слышно под этим стеклянным колпаком. Василисе же казалось, что она пряталась под ним долгие, долгие годы, и только тогда, в войну, он приподнялся и пропустил слабое дуновение ветерка — только тогда она могла принимать решения лично, только тогда она могла по-настоящему д ы ш а т ь.
— И, наверное, как бы странно это не звучало, в это жуткое военное время, когда умирали близкие люди — и мои, и чужие — я ощущала себя воистину живой. Я любила, ненавидела, боролась за то, что мне дорого, и ловила кайф от этого похлеще, чем от наркотиков. И, наверное, хотела бы повторить.
— У тебя повреждена психика.
— Я знаю, — Василиса усмехнулась. — Я пережила за двадцать с лишним лет столько, сколько другие люди не переживают и за всю жизнь.
— Ты сумасшедшая.
— Не будь я такой, пошли бы за мной демоны?..
Василиса стояла и смотрела, как город горит — под градом салютов и всеобщего веселья, как когда-то под залпы огненных пульсаров, яд, боль, страх. А Норту было жутко — такова его родная сестра, великая Первая Повелительница Преисподней, та, кто спасла целый мир, будучи подростком, и, наверное, все-таки сломалась.