Поэтому и тянуло домой, на Землю. Даже в приют, где было нехорошо. Там не витал запах крови в воздухе. И паленой плоти.
Пылинки лениво скользили, кружились в воздухе, подсвеченные кровавым солнцем. Норт лениво листал страницы какой-то книги, когда на старинный листок упала первая алая капля.
Он поднял взгляд.
Узнал ее сразу. Пугающую и чертовски сильную в своем сломленном великолепии. Сияющее пламя, обжигающее, смертельное, вселяющее ужас, первородный, неконтролируемый, хтонический.
Вздрогнул.
Но не узнать не мог — в пугающей красоте угадывались знакомые черты, синие-синие глаза светились чем-то знакомым.
— Где Драгоций? — голос прорезался помехами, словно она уже не здесь, не в Преисподней, а где-то в своем, отдельном измерении. Скулы сводило от страха. Он нечаянно уронил томик.
Проснулась Николь.
— О, Василиска, — девчонка счастливо улыбнулась, зажмурившись и потянувшись. — Ты… такая яркая, — подошла и обняла. Синий свет острых глаз засиял отчетливее. Глаза слезились от боли, от света, кожу опаляло жаром.
Норт наконец отмер.
— Он с лордом Ляхтичем, вроде, — подумал и добавил едко: — Повелительница.
— Не ерничай, — усмехнулась ослепительно-белыми клыками. Обняла Николь в ответ, прижала к обжигающему черному телу, осторожно, не желая причинить боль, оставить отвратительные ожоги. Заботилась.
— Что ты с собой сотворила? — глаза закатил. Василисы он не боялся в любой ипостаси. Это ведь была она. Отличалась, но — Огнева. — Так теперь модно?
— Так теперь страшно для Драгоциев, — отодвинула вновь засыпающую Николь, пригревшуюся в объятиях сестры. — Норт, отведи ее в покои, пусть поспит. А мне пора спасать нас. И наш мир.
И ведь не про Ад говорит, нет. Про их мирок Огневых, про родную ей Землю. Про обыкновенных людей, не способных защитить себя самостоятельно. Дорогих ей.
И ему.
— Я могу чем-то помочь?
Василиса на секунду задумалась, ее тело запылало чуть ярче, все больше всполохов прорывалось сквозь чернильно-черную кожу.
— Уложи Николь, а потом изучи документы, которые я оставлю у себя в покоях. Там же я оставлю парочку заметок и необходимых заклятий. Разучишь, на всякий случай. А еще важный вопрос — как сделать так, чтобы демон больше не принадлежал к определенному роду, но при этом не терял в правах? И, конечно, магической силе?
— Я… подумаю. Это, правда, больше к судебным тяжбам, а не экономике, которую я изучал в гимназии.
— Подумай. Если что, библиотека рядом. Просто у меня правда уже не осталось сил думать над этим.
— Ты же уже освободила своего глупого Драгоция?
— А речь не о нем, — Василиса болезненно усмехнулась, обнажив клыки.
*
Николь бродила по пустым коридорам, заглядывала в пыльные окна, протирая их рукавом чистой мантии — интересно. Лучи алого солнца отражались на ее светлых волосах, она ловила их пальцами, сплетала незримые узоры — знала и чувствовала — так правильно.
О сестре она уже позаботилась. Языки пламени оплетали тело Василисы, как защитная броня, с каждым днем Николь творила новый слой. В приюте учили — вода камень точит.
Медленно, но неустанно.
В приюте били. Линейкой по рукам — за непослушание, розгами, сажали на гречку, чтоб та набухала от крови и прорастала, прорастала в острых коленках, причиняла боль, разрывала кожу, вплеталась в кости. Николь в ночной черноте шептала ей комплименты, обещала, что посадит потом ту в хороший чернозем, когда гулять пойдут, только сейчас — сейчас не надо.
Книжек у нее почти не было. До войны были, а потом бомбежки, кровь, страх — и ничего не осталось.
А потом забрала Василиса. Обещала же.
Еще тогда, на войне.
А Николь ждала. Горячие соленые слезы капелью прорывались на холодный каменный пол, пока ее отчитывали за очередную провинность, которую она не совершала. Ну, не специально.
И шептала — она придет-придет-придет.
Она пришла.
Окружила вновь теплом и заботой, а Николь еще тогда, раньше знала и чувствовала — сестра. Семья. Об этом шептала природа в ту расцветающую кровавую весну. Набухающие почки рождались с этим тихим таинством — а Николь умела хорошо слушать.
Она знала о том, как болтливы красивые кровавые розы в семейном розарии, как молчалив и угрюм старичок-дуб, как любвеобильны острые на вид и ядовитые колючки, оплетающие Призрачный замок. Николь любила подходить к ним, поглаживать нежно самыми подушечками пальцев и обещать заботу и тепло от кровавого солнца, что вот-вот взойдет.
И от мягкой силы своей сестры.
Теперь Николь чувствовала, как ее путы вспыхнули, укрепились сталью адского пламени, стали острым скелетом и защитной броней Повелительницы. Она не зря старалась. Все это было не зря.
Николь улыбалась, радостно засыпая, зная — скоро придет и ее час. Об этом тайком поведали цветки черешни около дома, в котором жил Леша, друг Василисы.
Сама Василиса Огнева была сильная — теперь даже слишком, но даже самым сильным нужна поддержка, Николь это понимала. Как растения не могут без воды и солнца.
Фэшик для Василисы был водой, живительной влагой, спасением. А Николь всем сердцем желала стать солнцем.
Она вновь словила пальцами кровавые отблески солнечных лучей, завязала в ее один узелок. Иногда она перемещалась сюда, случайно, сама того не ожидая. Темная трава, расстилаясь под ногами, шептала о том, что этот замок — Расколотый. Здесь само время творит свою магию.
Николь чувствовала себя хозяйкой этого огромного дворца, существующего на границе трех миров, сильного, пропитанного самой хтонической магией. Он был дикий, не принадлежал никому.
Но Николь немножко слушался.
И солнечные лучи аккуратно вплетались в сложную конструкцию.
А это — для братика.
*
Фэш смотрел на нее с опаской, стоял в отдалении, словно… боялся.
— Боишься? — голос хрипел, скрипел помехами, горло саднило. — Боишься.
Она облизнула пересохшие горячие губы, усмешка опалила комнату.
За окном сияли облезлые кроны деревьев в лучах кровавого солнца, что опаляло ее покои огнем. Черное дерево в его лучам тоже казалось кровавым, венозным, больным и усталым.
— Не боюсь. Ты… потрясающая, Лиса, — врет. Василиса знала, врет. Кому понравится такое? Она чувствовала, что была чудовищем. Чем-то древним, аномальным и чертовски сильным. Это сейчас было необходимо. Сила. Ее первозданный ужас.
Бесчеловечность.
Василиса отвернула голову, собрала бумаги, прижала к груди, перед этим едва не спалив, к окну отвернулась. Фэш несмело шагнул к ней.
— Ты не причинишь мне вреда. Я знаю, теперь я знаю — ты меня любишь, — прошептал ей в самую шею, и почему-то его дыхание показалось в сотки и тысячи раз горячее ее самой. Он осторожно собрал ее кровавые волосы в свою ладонь, отвел со спины. Усмехнулся, прикусил обжигающую кожу зубами.
— Тебе же больно. Перестать.
— Ты не причинишь мне вреда, — повторил как мантру. Василиса поежилась. Фэш прихватил кожу сильнее, подул легонько на чуть заалевшее пятно на чернильной коже, прикоснулся губами. Он сжал ее все такие же острые плечи, обнял, прижался теснее. — Ты потрясающая. Настоящий Антихрист. Я о таком только в книжках читал.
— Что, не верил раньше, что это от меня вы все тут подохнете? — Василиса зло засмеялась.
— Мм, — сказал Фэш. Полез языком к ее заостренному уху. Мокро. И обжигающе горячо. — Предполагал. Но скорее о том, что мы все от тебя тут выживем.
Он облизнул ушную раковину, провел языком по мочке, прикусил — внутри Василисы точно вспыхивали огненные цветы. Она случайно отпустила папки с документами, они веером рассыпались по ковру. Не заметила даже. Перевела взгляд на свои руки — и точно. Они уже были не черные, полыхали кроваво-алым.
— Всегда мечтал попробовать адское пламя на вкус. Утонуть в нем.
Подтянул ее к кровати, перевернул на спину, Василиса заглянула в его глаза, обхватила сияющими ладонями острые скулы, легко прикоснулась губами к его.
— А вот сейчас было горячо.
— Прости, — испуганно прошептала Василиса, отняла руки, попыталась отодвинуться. — Я себя почти не контролирую.