В начале 1963 года приоритетом внешней политики Кеннеди было использование кубинского ракетного кризиса для выстраивания стратегической линии советско-американских отношений. Кризис стал решающим моментом президентства Кеннеди. Общественный рейтинг президента в течение тысячи дней пребывания на посту был устойчиво высок, но непосредственно перед кризисом снизился до 65 % из-за экономического спада в 1962 году. После кризиса он вырос вновь до 75 %. И Кеннеди имел основания полагать, что кризис дал ему второе дыхание и возможность заняться внешнеполитическими проблемами, которые пострадали из-за неудачного саммита в Вене, берлинского кризиса и, конечно, Кубы.
Действия Никиты Хрущева в ходе кризиса дали Белому дому надежду, что, говоря языком социологии, советский лидер получил некоторое «ядерное образование» в результате «флирта» с термоядерной войной. В письме по завершении кризиса Хрущев поднял вопрос о переговорах по запрещению ядерных испытаний{8}. Он вернулся к позиции до венских переговоров и согласился на три ежегодные инспекции на месте, что было хотя и неприемлемо для Кеннеди, тем не менее знаменовало некоторое движение вперед; по-видимому, и здесь кризис в Карибском бассейне сыграл свою роль. Кеннеди проконсультировался по этому вопросу с активистом антивоенного движения Норманом Казинсом. Президент попросил Казинса, который в декабре 1962 года отправился в Москву в качестве эмиссара папы римского Иоанна XXIII, выяснять позицию Хрущева по поводу запрета ядерных испытаний. Кеннеди готов был согласиться на 8-10 инспекций на местах, то есть на меньшее число, чем то, которое обсуждалось Робертом Кеннеди и Георгием Большаковым в апреле 1961 года. Хотя 11 декабря Кеннеди написал генералу де Голлю, что «еще не наступил благоприятный момент для инициатив Запада по проблемам отношения Восток-Запад», он все же надеялся, что кубинский кризис даст ему второй шанс достичь ограниченной разрядки, которую Хрущев отверг в Вене{9}.
Не желая купаться в заходящих лучах кризиса, Кеннеди опасался, что не сможет добиться разрядки, если американский народ узнает действительную цену его разрешения. Чтобы поддержать собственную версию событий, президент помог своему старому другу Чарльзу Бартлетту, вашингтонскому корреспонденту газеты «Чатануга таймс», изложить то, что впоследствии легло в основу первого отчета о кубинских событиях.
Через день после того, как Хрущев по московскому радио объявил о ликвидации всех ракет на Кубе, Бартлетт спросил Кеннеди, как он смотрит на то, чтобы помочь ему, Бартлетту, написать историю кубинского ракетного кризиса{10}. Кеннеди одобрил идею, но попросил до публикации показать ему статью в гранках. Слухи о торге носились в воздухе. Турецкое правительство упорно добивалось от США опровержения какой-либо связи между удалением советских ракет с Кубы и перемещением или демонтажем ракет НАТО. Зная чувствительность Объединенного комитета начальников штабов, Роберт Макнамаре заверил Пентагон: «В настоящее время нет никакой сделки Куба-Турция»{11}. По-видимому, Белый дом хотел притушить всякие слухи о ракетах «Юпитер». На завтраке с Бартлеттом Майкл Форрестел, помощник Макджорджа Банди, «случайно» оговорился, рассказав президентскую версию связи между Турцией и Кубой. «Во всем виноват Эдлай», — доказывал Форрестел. Эдлай Стивенсон рассердил президента, предложив убрать ракеты из Турции в обмен на ликвидацию советских ракет на Кубе. «Президент был против этого и не дал возможности Хрущеву добиться такой сделки»{12}.
Бедного Стивенсона, дважды неудачно баллотировавшегося на пост президента от демократической партии (ставшего при Кеннеди представителем США при ООН) обрекли на молчание. Кеннеди хотел, чтобы пресса поверила, что слухи о сделке исходят от Стивенсона и его сторонников. Миф создали для тоги, чтобы рассеять все сомнения в твердости Кеннеди. Жесткий президент не мог поставить на карту безопасность союзника по НАТО ради разрешения кубинского кризиса.
После инаугурации Кеннеди старался отмежеваться от Эдлая Стивенсона, хотя принадлежал к либерально-центристскому крылу демократической партии. Проблема заключалась в том, что он разделял многие взгляды Стивенсона по внешней политике, особенно в отношении СССР. Но Стивенсон считался большинством американцев яйцеголовым, а следовательно, неудачником в политике; поэтому некоторые сомневались в том, что сторонники Стивенсона могут эффективно работать с Кремлем. Для Джона Кеннеди это означало, что он должен казаться более жестким, чем был на самом деле.
Белый дом санкционировал «утечку» от Форрестела. После ленча с ним Бартлетт был приглашен на обед к президенту. Он передал черновик статьи, которая содержала скандальные разоблачения позиции Стивенсона. Как позже вспоминал Бартлетт, президент «отчеркнул этот абзац», но тут же предложил одно существенное изменение. Он хотел, чтобы в статье особо не подчеркивалась роль Теодора Соренсена в кризисе. Этим он спасал правое крыло демократической партии от критики. Соренсен не участвовал во Второй мировой войне по политическим или религиозным соображениям. Он сказал Бартлетту, что навряд ли американский народ отнесется с пониманием и уважением к его, Кеннеди, решению, если узнает, что в обсуждениях проблем войны и мира принимал участие отказник совести. Других поправок президент не внес. Он желал поднять небольшой шум вокруг Эдлая Стивенсона с тем, чтобы люди не задавали вопросы по поводу сделки. В начале декабря в журнале «Сатердей ивнинг пост» появилась статья, в которой излагалась версия кубинского кризиса по Кеннеди{13}.
Георгий Большаков стал еще одной жертвой попыток Кеннеди сформировать общественное мнение по поводу кубинского кризиса Похоже, Белый дом решил принести в жертву канал «Роберт Кеннеди — Большаков». В статье Бартлетта упоминался некий советский журналист, используя которого Хрущев в октябре отрицал наличие ракет на Кубе Более явный намек на Большакова содержался в статье Джозефа Олсопа в начале ноября. Хотя в статье Бартлетта имя Большакова не упоминалось, обстоятельность изложения событий подтвердила обоснованность намеков Олсопа.
С точки зрения советского руководства Большаков был «раскрыт». 10 декабря Хрущев в письме Кеннеди выразил «некоторые свои претензии»: «Мы сейчас читаем разные статьи ваших обозревателей и корреспондентов, и нас беспокоит, что в этих статьях довольно широко комментируется конфиденциальный обмен мнениями, причем это делается людьми, которые казалось бы, не имеют никакого отношения к доверительным каналам, установленным между нами. По содержанию этих статей видно, что их авторы хорошо информированы, и у нас складывается впечатление, что это результат не случайной утечки секретных сведений. Это, очевидно, преследует цель одностороннего информирования общественности. Откровенно говоря, если мы так будем пользоваться конфиденциальными связями, то это далеко не будет способствовать доверию к этим каналам»{14}.