В отличие от Бартлетта нового хозяина Белого дома этот вопрос абсолютно не занимал. После послания конгрессу Макджордж Банди и СНБ пытались обратить внимание Джонсона на проблемы советско-американских отношений. 13 января Банди направил Джонсону памятную записку, содержащую «личные и предварительные» соображения, касающиеся «следующих шагов к миру». «В последние два с половиной года мы делали все возможное, чтобы решить легкие проблемы, поэтому теперь мы стоим перед решением трудных»{41}.
В отличие от друзей Джекки Кеннеди Уолтона и Бартлетта, Банди считал, что Джонсон будет продолжать линию Кеннеди на нормализацию отношений. Банди пояснял, что за тысячу дней администрация Кеннеди реально не могла добиться решения всех вопросов, связанных с Кремлем. «Даже договор о запрещении испытаний, — писал он в памятной записке, — очень небольшое достижение, поскольку требует лишь наличия советско-американского соглашения, в то время как вопрос инспекций остался за его рамками». По вопросам отношений с третьими странами, Германией или Кубой, не достигнуто никакого прогресса{42}.
Банди описал степень усилий Кеннеди, направленных на достижение разрядки. Успех обеспечивали односторонние или двусторонние шаги. Первые включали «успокоение военных». «Это, — подчеркнул Банди, — более важно, чем кажется на первый взгляд». Более того, США изменили тон пропаганды, «поддерживая уважительный тон в отношении всех заявлений президента»{43}. Наконец, США в одностороннем порядке пытались улучшить отношения с Югославией и Польшей, распространив на них режим наибольшего благоприятствования в торговле. Что касается двусторонних советско-американских договоренностей, то помимо запрещения испытаний сверхдержавы пришли к соглашению о продаже зерна, взаимном сокращении военных расходов, обещали не размещать в околоземном пространстве ядерное оружие и в общих словах договорились о сотрудничестве в космосе.
Банди призвал сделать новые шаги. Он предложил Джонсону через два месяца выступить с обращением по «проблемам мира», которое должно содержать «более конкретные предложения, чем те, которые были в речи Кеннеди в Американском университете»{44}. Оно должно включать призыв к СССР предпринять совместные усилия в этом направлении. В целом речь должна «быть предельно содержательной, предлагающей новые подходы и подтверждение старых, а не просто уловки и ухищрения»{45}.
Банди предлагал Джонсону использовать несколько каналов для реализации предлагаемых инициатив. В частности, следует направить старого опытного либерала Аверелла Гарримана в Москву для переговоров по поводу сокращения производства ядерного оружия, подлежащего проверке; Банди считал, что это было бы небольшим достижением, но важным началом. Кроме того, можно было вновь активно задействовать Добрынина, используя для этого не Генерального прокурора, а Дина Раска. Наконец, Банди считал, что президент и Генеральный секретарь ЦК КПСС должны продолжать личную переписку. «Это сложный вопрос, — писал он, имея в виду обмен личными посланиями, — так как существует опасность их обнародования другой стороной, но они являются показателем стремления к миру»{46}.
В ноябре Джонсон попросил Банди составить доклад о возможных сферах сотрудничества сверхдержав в космическом пространстве, чтобы подумать о каких-то реальных действиях. К февралю, когда снова запустили механизм межминистерской внешней политики, был готов ответ. ЦРУ, Министерство обороны, госдепартамент, НАСА и исполнительный секретарь Совета по космосу предложили свой подход. Помимо всего прочего он способствовал росту взаимного доверия. Все участники единодушно рекомендовали совместный проект непилотируемых космических полетов, имея в виду в перспективе возможный полет человека на Луну. Они понимали, что их рекомендации идут вразрез с представлениями общественности и мнением конгресса о «соперничестве на Луне», но группа была уверена, что при определенной работе можно убедить американский народ и конгресс согласиться с советским участием в полете на Луну{47}.
Намерения Линдона Джонсона продолжить политику Кеннеди, направленную на разрядку, не остались незамеченными Москвой; однако в Советском Союзе к ним отнеслись скептически. Аналитики КГБ рассматривали приближающиеся выборы 1964 года как наиболее «важный фактор», влияющий на Джонсона в краткосрочном плане. «Это вынуждает правительство Джонсона демонстрировать свою приверженность внешнеполитическому курсу, завоевавшему популярность среди избирателей». Кроме того, аналитики считали, что Джонсон должен вести себя крайне осторожно, чтобы не дать возможности республиканцам обвинить себя в «либерализме» или «умиротворении» Москвы. КГБ доказывал, что именно это объясняет «жесткость» политики Джонсона в первые недели после убийства Кеннеди. Из источника в правительстве Италии или близкого к нему КГБ знал, что президент Италии Антонио Сеньи согласен с такой оценкой. Как сообщалось, после встречи с Джонсоном в Вашингтоне Сеньи заявил, что Италия не исключает «проявления элементов политики с позиции силы», характерной для периода президентства Эйзенхауэра{48}.
Соответственно КГБ сообщал Хрущеву, что до ноября 1964 года советское руководство не может ожидать от Джонсона важных инициатив в сфере советско-американских отношений. Напротив, можно предположить, что новый президент будет «в том или ином случае оказывать давление на СССР с целью демонстрации „позиции твердости“» Однако нет оснований полагать, что Джонсон спровоцирует кризис. Он санкционирует ведение переговоров по второстепенным проблемам, которые не затронут положение союзников США по НАТО.
Но на Кубе у советской разведки было иное мнение. Если Джонсон и решится быть жестким, то он выберет Кубу. Его администрация была намерена «усиливать экономическую блокаду Кубы» и выражала недовольство поведением своих союзников. Продажа британских автобусов Гаване разозлила Джонсона. Источник, близкий к премьер-министру Канады Б Пирсону, сообщал, что Джонсон взял с премьер-министра обещание, что Канада не будет заключать новых соглашений на поставки Кубе. По данным КГБ, правительство США намеревалось усилить «подрывную деятельность на самой Кубе с целью ослабления положения правительства Кастро и всемерно поощрять оппозиционные элементы»{49}. В мае глава резидентуры КГБ в Вашингтоне Александр Феклисов писал, что по данным его источника Джонсон более нетерпим к Кубе, чем был Кеннеди. Он не только согласен с экономической и политической изоляцией Кубы, но и готов, по-видимому, к военным действиям против нее{50}.
Шел 1964 год, и Хрущев имел основания беспокоиться о том, что Джонсон может пересмотреть условия урегулирования кубинского кризиса 1962 года. Хрущев и Кеннеди достигли договоренности по взаимным уступкам. Кремль отступил от своего обещания разрешить инспекции на местах, а Кеннеди получил желаемые гарантии от Москвы, что сделка по турецким ракетам не будет обнародована. Хотя Джонсон входил в администрацию Кеннеди, его неопытность в вопросах внешней политики и явные разногласия с Кеннеди позволяют предположить, что он Мог не знать об этих договоренностях. Это было весьма неблагоприятно для кубинского аспекта советско-американских отношений
В конце лета 1964 года, в канун своего возвращения в Гавану после краткосрочного отпуска Александр Алексеев позвонил начальнику КГБ Семичастному. Обменявшись любезностями, они перешли к делам, и Алексеев рассказал о том, что во время отпуска они с Хрущевым обсуждали кубинский вопрос. Неожиданно Семичастный спросил Алексеева: