И все же основание для тревоги в тот момент было достаточно шатким. В Москве некоторые сомневались в том, что США вообще собираются предпринять какие-либо действия на Кубе. В руки КГБ попала копия секретного циркуляра, добытая советским агентом в Буэнос-Айресе. Этот документ был разослан во все посольства США в Латинской Америке. В нем сообщалось о нежелании Вашингтона идти на обострение обстановки. «Разрыв дипломатических отношений с Кубой, чего хотят некоторые страны, в настоящее время нецелесообразен, так как освободит Кубу от обязательств, которыми она связана с остальными государствами Латинской Америки. Это также в свою очередь может привести к усилению советско-китайского влияния на Кубе»{37}.
Лишь за три месяца до этого аналитики КГБ считали, что интервенция на Кубу возможна при двух обстоятельствах: нападении кубинцев на Гуантанамо или установке советских ракет на Кубе. По крайней мере, некоторым в КГБ могло показаться, что циркуляр означает смягчение позиции США. 28 октября Москва решила направить через Алексеева информацию кубинскому руководству. Кастро вернулся в Гавану и 29 октября встретился с Алексеевым; последний располагал сведениями, полученными от посла СССР в Мексике Гватемальские коммунисты сообщали, что тысяча кубинских эмигрантов передислоцирована в портовый город Барриос. Кастро сказал, что ему сообщили об отряде в 6000 человек, готовом к высадке 28 октября. Хотя этот день уже прошел, Кастро убеждал Алексеева, что «источник надежный»{38}. В результате Кастро распорядился мобилизовать милицию столицы для отпора агрессии.
Сообщения оказались ложными. Фактически лишь 500 кубинцев прошли подготовку в Гватемале. ЦРУ рассматривало этих людей как ударную силу, то есть используемую единственный раз для высадки, а не как готовый резерв для постепенного просачивания на кубинскую территорию. По иронии судьбы этот сдвиг в тактике явился не только реакцией на осведомленность Кубы об этих лагерях подготовки, но и результатом решения, принятого администрацией Эйзенхауэра в марте 1960 года о разработке секретной программы свержения Кастро.
31 октября, когда Гавана и Москва ожидали высадки наемников на побережье Кубы, ЦРУ объявило сотрудникам в Гватемале, что Лэнгли готов спланировать иной способ интервенции. Для реализации этого плана потребуется утроить силы вторжения.
«1. План использования не более 60 человек для команд проникновения…
2. Ударная сила будет включать один или более батальонов пехоты, каждый примерно по 600 человек…
3. Задача ударных сил: захват и защита намеченных плацдармов с моря и воздуха и создание базы для дальнейших операций. Будет налажено бесперебойное снабжение с моря и воздуха.
4. Ударная сила пройдет обычную военную подготовку…
6. Возможность использования специальных сил армии США для преследуемых ударных сил. Информирование…
12. На подготовку в настоящее время предполагаемых ударных сил потребуется несколько месяцев. Для наступления необходимо не менее 1500 человек»{39}.
Несколькими днями раньше ЦРУ разослало дополнительные инструкции в Реталулеа. В них предписывалось начать расширение полувоенных формирований. Сотрудники ЦРУ получили лишь «условное» одобрение начальства, но в следующем месяце все стало на свои места{40}. В начале ноября Ричард М. Биссел, мл., заместитель директора ЦРУ по планированию, и Аллен Даллес одобрили план. Неделю спустя руководители ЦРУ раскрыли новую концепцию вторжения на встрече Специальной группы при администрации Эйзенхауэра — консультативного органа, в состав которого входили представители Госдепартамента, Министерства обороны и Белого дома{41}.
Когда на горизонте не появилось никакой армады, Кастро и его ближайшее окружение поверили, что стратегическая мощь Советского Союза предотвратила нападение США. Это было уже вторым свидетельством силы Москвы за последние четыре месяца. В июле Рауль Кастро выразил благодарность Кремлю за заявление о том, что безопасность Кубы является важным фактором стабильности в мире и будет обеспечена любой ценой. В речи 9 ноября Фидель Кастро говорил, что ядерный зонтик над Кубой мог бы стать сдерживающим фактором в кризисных ситуациях. Кастро понимал, что без помощи Москвы Куба не сможет защитить себя от американского вторжения.
Эту точку зрения разделял Че Гевара, который 22 октября отбыл в Прагу, намереваясь затем посетить Москву и Пекин, чтобы заручиться поддержкой на случай интервенции США. 7 ноября Гевара в качестве почетного гостя находился на трибуне мавзолея Ленина-Сталина. Наблюдая за прохождением колонн сверкающих ракет, он думал о путях оформления отношений с Россией, которые позволили бы заручиться ее поддержкой. Есть некоторое основание подозревать, что во время этого визита он пытался выяснить позицию СССР по возможному размещению советских ракет на Кубе{42}. Если Че и поднимал этот вопрос, то к принятию какого-либо решения Президиум ЦК в 1960 году это не привело. В тот момент такое решение еще не созрело и шло вразрез со стратегией Хрущева в отношении США и его попытками решить кубинский вопрос политическим путем. Тем не менее это явилось сутью того решения, которое было принято в 1962 году. И Че, который в январе 1961 года публично заявил, что «символическая возможность ядерного возмездия» остановила запланированное американское вторжение, был, несомненно, одним из отцов последующего судьбоносного развития событий.
Позже ни администрация Эйзенхауэра в 1960 году, ни историки не осознавали значимости тревоги на Кубе в октябре 1960 года как в формировании советско-кубинских отношений, так и конфронтации с США. Этот страх перед войной завершил продвижение Кастро к новой роли лидера социалистической революции. Из благодарности к СССР, второй раз предотвратившему нападение на Кубу, Кастро выбрал для своей страны советскую модель социализма.
Ранним утром 8 ноября после приема в советском посольстве по случаю 43 годовщины Октября Кастро появился в редакции газеты НСП «Ой». Он был в прекрасной форме. Начав монолог в 4 часа утра, он держал в напряжении журналистов, редакторов и печатников в течение пяти часов. С небольшими отступлениями он изложил историю советско-кубинских отношений и свою точку зрения на коммунизм. Впервые Фидель Кастро публично заявил, что он — коммунист. Никогда даже при встречах с членами НСП он не говорил этого. Кастро поведал, что «был марксистом со студенческой скамьи и проштудировал все основные произведения марксизма». Начав чтение марксистской литературы еще в школе, он, по его словам, «приучил к этому и своего брата Рауля, которого теперь считает революционером-марксистом». В сообщении об этом выступлении Кастро Алексеев не без иронии замечал: «Фидель уверен, что заслуживает благодарности за формирование взглядов Рауля»{43}.
В своей утренней исповеди лидер кубинской революции объявил, что «для Кубы нет иного пути, как путь строительства социализма». К несомненному удовольствию аудитории, Кастро отметил, что НСП должна стать «руководящей и направляющей силой, как единственная теоретически подготовленная и организованная сила». В новой Кубе, заявил он, коммунисты должны занять ключевые посты в правительстве, культурной сфере, армии и государственной экономике. Признавая, что это не может произойти в одночасье, Кастро подчеркнул: «В создавшейся обстановке коммунистам надо некоторое время выждать и проводить влияние через доверенных лиц с тем, чтобы постепенно занимать руководящие, в том числе правительственные, посты»{44}.
«Москва — это в конечном итоге наш мозг и главный Руководитель, и к ее голосу надо прислушаться», — провозгласил Кастро, отбросив свою обычную сдержанность в изъявлении чувств к Советскому Союзу. Это было беспрецедентное заявление, к которому вначале некоторые отнеслись скептически. Однако вновь и вновь в ходе 5-часовой речи Кастро возвращался к этой мысли: он — коммунист, с уважением относящийся с советскому руководству. Он ждет от Кремля помощи в продвижении по социалистическому пути. Он даже признал, что существует общность с советскими людьми и что «мог позволить себе впервые высказывать такие мысли, ибо в отношениях с иностранцами он в первый раз почувствовал себя в кругу друзей». «Как только уменьшится угроза вторжения на Кубу и несколько разрядится обстановка, — заявил Кастро, — он немедленно поедет в СССР и займется изучением социалистического строительства»{45}.