— Ты их покупаешь, а потом продаешь, так? — скептическим тоном спросил Пеллэм.
— Да, я покупаю и продаю. В этом и состоит мой бизнес.
— А как насчет первой части? Ты правда «покупаешь»? С накладными, ордерами и так далее?
— Да, я их купил! — грубо бросил Рамирес. — Так же, как вы, журналисты, мать вашу, платите людям за их рассказы. Ты платишь? Ты платишь кому-нибудь за то, что тебе рассказывают?
— Нет, но…
— «Нет, но.» Твою мать! Ты берешь жизнь какого-нибудь человека, описываешь ее и никому ничего не платишь! — Он добавил с издевкой: — «О боже, ну кто способен на такую низость?»
Они прошли еще квартал. Пеллэм сказал:
— Мне нужна одна услуга.
— Да?
— Вчера вечером кто-то побывал у меня в квартире. Ты можешь узнать, кто это сделал?
— Почему ты обращаешься ко мне? Ты считаешь, это тоже моих рук дело?
— Если бы я так считал, я бы к тебе не обратился.
Рамирес задумался.
— Знаешь, по-настоящему хороших связей в Ист-Вилладже у меня нет.
— Откуда тебе известно, что я живу в Ист-Вилледже?
— Я сказал, что у меня нет «по-настоящему хороших» связей. Я не говорил, что у меня нет никаких.
— Поспрашивай.
— Лады.
— Gracias[57].
— Nada[58].
Они прошли на север по Девятой авеню почти до самого конца Адской кухни. Пеллэм остался ждать на углу, прислонившись к фонарному столбу, а Рамирес скрылся в маленьком мексиканском ресторанчике. Когда он снова появился на улице, у него в руках был пухлый конверт, который он сунул в карман своих узких джинсов.
В соседнем переулке что-то мелькнуло.
— Черт!
Резко развернувшись, Рамирес сунул руку за пазуху куртки.
Пеллэм, присев на корточки, укрылся за припаркованной машиной.
— Кто ты такой, твою мать? — сказал Рамирес.
Прищурившись, Пеллэм всмотрелся в полумрак переулка. Неизвестный оказался Исмаилом.
— Здорово, приятель, — бросил мальчишка, с опаской глядя на латиноамериканца.
Он неуверенно вышел из переулка.
Рамирес посмотрел на него так, словно перед ним был таракан.
— Слушай, будешь так пугать людей… Надо бы хорошенько надрать тебе задницу.
Исмаил беспокойно огляделся по сторонам.
Рамирес повернулся к Пеллэму.
— Ты его знаешь?
— Да. Это мой друг.
По лицу мальчишки промелькнула тень улыбки.
— Твой друг? — презрительно бросил Рамирес. — Почему ты водишь дружбу с таким маленьким moyeto?
— Он отличный парень.
— Отличный парень? — пробормотал Рамирес. — Еще раз так подкрадется ко мне — и станет мертвым отличным парнем.
— Слушай, Исмаил, почему ты не в подростковом центре?
— Не знаю. Так получилось.
— О матери и сестре что-нибудь слышал?
Мальчишка покачал головой, переводя взгляд с хмурого лица Рамиреса на улыбающегося Пеллэма. На мгновение он показался Пеллэму совершенно обычным ребенком. Смущенным, неуверенным, разрывающимся между страхом и желанием. Увидев эту ранимость, Пеллэм ощутил боль. Почему-то гораздо легче было видеть в ребенке дерзость, оставленную улицей. Ему вспомнилось категорическое утверждение Кэрол Вайандотт. Нет, она неправа. Для Исмаила еще не все потеряно. У него есть надежда.
Пеллэм опустился на корточки.
— Сделай мне одно одолжение. Возвращайся в подростковый центр. Выспись хорошенько. Ты чего-нибудь ел?
Исмаил пожал плечами.
— Ел? — не отставал от него Пеллэм.
— Мы с одним парнем стащили несколько банок пива, — с гордостью заявил мальчишка. — И всё выпили.
Однако в его дыхании не чувствовался запах спиртного. Ребяческое бахвальство.
Пеллэм протянул Исмаилу пять долларов.
— Сходи в «Макдональдс».
— Ага! Слушай, Пеллэм, ты зайдешь меня проведать? Я покажу тебе такое! Мы сыграем в баскетбол, я знаю все движения!
— Да, обязательно зайду.
Мальчишка развернулся, собираясь уйти.
Рамирес его окликнул:
— Эй, щенок!
Остановившись, Исмаил с опаской оглянулся.
— У тебя ноги большие?
Круглое чернокожее лицо недоуменно смотрело на Рамиреса.
— Я задал тебе вопрос: у тебя ноги большие?
— Не знаю.
Исмаил опустил взгляд на свои стоптанные кроссовки.
— На, держи.
Рамирес бросил мальчишке коробку с баскетбольными кроссовками. Тот неуклюже ее поймал. Заглянул внутрь.
Его глаза расширились от изумления.
— Ух ты! «Адидас торшон»! В таких играет сам Майкл Джордан! Ух ты!
— Пока что они тебе велики, так что никакого толка от них не будет, — сказал Рамирес. — Но, если ты не будешь подкрадываться незаметно к людям, ты дорастешь до того, что они тебе станут впору. А теперь делай то, что тебе сказал вот он. — Рамирес кивнул на Пеллэма. — Убирайся отсюда к такой-то матери!
Когда мальчишка скрылся, Рамирес предложил Пеллэму:
— Пойдем обмоем мою сделку. — Он похлопал по карману, в котором лежал пухлый белый конверт. — Ты текилу пьешь?
— Мескаль пью. Саузу пью. Но маргарита[59] — отвратительное пойло.
Рамирес презрительно ухмыльнулся, как, похоже, он делал всегда, когда при нем говорили о чем-то очевидном, и пошел вперед, нетерпеливым жестом предложив Пеллэму следовать за собой. Судя по всему, план на вечер был составлен.
Червя[60] они разделили пополам.
Они устроились в прокуренном кубинско-китайском ресторанчике неподалеку от Колумбус-серкл. Рамирес разрубил бедное существо пополам ножом с выкидным лезвием в стиле «Вест-сайдской истории».
Пеллэм рассказал ему о натурных съемках в Мексике, где ему приходилось часами сидеть в обществе свободных от работы осветителей, костюмеров и каскадеров, которые похвалялись своими психоделическими опытами, поглощая жирных белых червей из мескаля.
— Однако, лично я ничего не чувствовал.
— Ты совершенно прав, — заметил Рамирес. — Эти ребята просто пудрили тебе мозги.
И с этими словами он проглотил свою половину червя.
Съев по две тарелки тамалы[61] каждый, они вышли на улицу. Задержавшись у стойки, Рамирес купил еще одну бутылку мескаля.
По дороге в центр города Рамирес пожаловался:
— Слушай, на дворе суббота, а я без женщины. Задница какая-то!
— А та официантка в ресторане, по-моему, она пыталась с тобой заигрывать.
— Которая?
— Испанка.
— Эта? — презрительно фыркнул Рамирес. Помолчав, он нахмурился. — Слушай, Пеллэм, позволь дать тебе хороший совет. Никогда не говори слово «испанцы».
— Вот как?
— Это плохое слово.
— Ну тогда скажи мне, как будет политкорректно? Мне будет очень любопытно услышать это от человека, который спокойно употребляет такие слова, как «ирландишка» и «ниггер».
— Это совершенно другое дело.
— Неужели.
— Да.
— Это почему?
— Потому, — сказал Рамирес. Затем все же решил объяснить: — Понимаешь, надо называть человека по той стране, откуда он приехал. Доминиканец. Пуэрториканец. Вот я — я кубинец. Если хочешь называть всех одинаково, говори «латиноамериканцы». — Отхлебнув из горлышка, Рамирес начал декларировать: — "Apostol de la independencia de Cuba guia de los pueblos… Americanos y paladin de la dignidad humana.[62]" Ты испанским владеешь?
— Совсем чуть-чуть. Недостаточно для того, чтобы понять ту чертовщину, которую ты только что сказал.
— Эти слова высечены на памятнике Хосе Марти на Шестой авеню. В Центральном парке. Ты его никогда не видел?
— Нет.
— Ха! — презрительно усмехнулся Рамирес. — Как ты мог его пропустить? Он в высоту тридцать футов. Его лошадь стоит на двух ногах, а сам Марти взирает на Шестую авеню. А лицо у него какое-то странное, как будто он никому не доверяет.