Выбравшись на дорогу, он долго топтался на обочине, ожидая машину. Когда вдалеке показались светящиеся фары, он встал посередине дороги, раздвинул в стороны руки. Молодой парень на «Волге», взявший за правило не брать ночных попутчиков, возвращался из Каспийска в Махачкалу. Он издалека заметил человека на дороге, «Жигули» на обочине. Подъехав ближе, парень увидел мужика в разорванной светлой рубашке. Из-под брючного ремня торчала рукоятка пистолета.
Водитель посигналил длинным гудком, но мужик и не думал уходить с дороги. Объехать его не было возможности, мешала «пятерка» на обочине. Пришлось остановиться. Колчин, оставаясь стоять на месте, вытащил из заднего кармана удостоверение, помахал им.
— Я майор госбезопасности Валерий Колчин. Мне нужна ваша помощь.
Он подошел к водительской дверце, наклонился:
— Остановишься у ближайшего поста ГАИ, скажешь старшему офицеру, чтобы немедленно связался с городским управлением ФСБ. С майором Миратовым. Скажешь, что Колчин здесь, на дороге. Они знают, что делать. Как тебя зовут?
— Темир Шураев.
— Добро. Езжай, Темир.
Глава пятая
Махачкала. 23 июля
Четырнадцать часов задержанный Виктор Анисимов провел в подвале частного дома, расположенного в пригороде Махачкалы.
Обнесенный глухим трехметровым забором особняк с обширными подвальными помещениями был оформлен на одного из ответственных работников городской администрации. На самом деле дом с надворными постройками и участок земли площадью в полтора гектара находились на балансе ФСБ. Эту базу время от времени использовали для встреч с нелегальными осведомителями и для ночных допросов.
До позднего вечера Анисимова продержали в похожей на гроб душной клетушке с бетонными стенами, куда извне не проникало никаких, даже самых слабых, звуков. Здесь не было ни вентиляции, ни окошка под потолком. Из обстановки — загаженный унитаз, табурет, крепко привинченный к полу, железный столик, приваренный к стене, и, наконец, деревянный топчан, такой узкий и короткий, что на нем не то что взрослому мужику, но и тощему подростку было бы тесно.
Духота стояла непереносимая. В камере было темно, однако на глаза Анисимову надели черную повязку, и он окончательно потерял счет времени, выпал из действительности.
Анисимов не знал, что процедура дознания уже запущена. Цель мероприятий, предваряющих допрос, — довести задержанного до предела психической выносливости. Чтобы затем, в ходе очной беседы, окончательно сломить возможное сопротивление.
Наручники и повязку сняли, когда в камеру принесли то ли обед, то ли ужин. Пластмассовую миску с пловом из баранины и приятный на вкус лимонный напиток. Над дверью зажгли тусклую лампочку, забранную железной сеткой, положили перед Анисимовым ложку. Плов оказался вполне съедобным. Анисимов поел с аппетитом, вылизал миску хлебным мякишем. Миску с ложкой унесли, свет не выключили, но на запястьях снова застегнули наручники.
Через десять минут на Анисимова накатил приступ паники. Контролер, наблюдавший за Анисимовым через глазок в двери, видел, что тот, раскачиваясь, сидел на табурете, обхватив лицо ладонями. Из груди рвались то ли слабые всхлипы, то ли стоны боли.
В лимонный напиток и плов подмешали химический препарат, вызывающий у человека приступ безотчетного животного страха. Еще через десять минут Анисимов вскочил с табурета и стал стучаться в металлическую дверь кулаками, выкрикивая бессвязные ругательства.
— Откройте, выпустите меня! — На губах Анисимова выступила серая пена. — Откройте, говорю!.. Твари!.. Сволочи...
Но никто не пришел ему на помощь. За дверью стояла гробовая тишина. Отбив кулаки, Анисимов сел на пол, сжался, засунув голову между коленей, и надолго застыл в этой неудобной позе.
Через минуту лязгнула задвижка, повернулся ключ в замочной скважине. В камеру вошел доктор Луков, кадровый сотрудник ФСБ, пожилой мужчина с бритой наголо головой и худым, костлявым лицом, на котором не отражалось никаких эмоций. В руках у него был медицинский саквояж.
Луков был в медицинском халате, на хрящеватом носу сидели круглые очки в металлической оправе. Врач молча потянул Анисимова за воротник, пересадил на топчан и измерил давление.
— Мне кажется... я умираю, — прошептал арестант. — Мне страшно... Скажите, чтобы с меня сняли наручники.
— Наручники? Это не в моей власти, дружок. Я всего лишь врач.
— Пусть меня переведут из этого бетонного гроба хоть куда. Я здесь задыхаюсь...
— И это не в моей власти.
— Сколько сейчас времени?
— У меня нет часов.
— Я подыхаю...
— Ничего, сейчас я помогу тебе. Вытяни правую руку, я сделаю укол. Поработай пальчиками. Вот так, хорошо.
Луков достал из саквояжа большой шприц, уже наполненный бесцветной жидкостью.
— Это успокоительное, — пояснил врач. — Сейчас тебе будет хорошо.
На самом деле шприц был наполнен достаточно мощной дозой вещества, которое применяют для усыпления диких животных. Луков ввел иголку во вздувшуюся вену на локтевом суставе, затем спрятал пустой шприц в саквояж и поспешно вышел из камеры. Лязгнула задвижка. Анисимов поднялся с топчана.
Показалось, после укола стало немного легче. Но состояние облегчения продлилось лишь несколько коротких секунд. Анисимов неожиданно испытал онемение мышц, быстро поднимавшееся от бедер к груди. Сердце забилось редкими тяжелыми толчками, руки отяжелели, ноги сделались ватными, дыхание стало прерывистым и свистящим, как при астматическом приступе. Анисимов захрипел, он готов был разорвать глотку ногтями, чтобы глотнуть воздуха, но не мог пошевелить ставшими свинцовыми руками. Анисимов хотел сесть на тарубетку, но промахнулся и грохнулся на пол, в кровь разбив нос. Руки и ноги не слушались его. Но голова оставалась ясной и трезвой.
Анисимову казалось, что он угодил под тридцатитонный каток, который размазывает его тело по бетонному полу. Удары сердца становились все слабее и реже.
Луков сквозь дверной глазок какое-то время наблюдал за реакцией арестанта, затем повернулся к стоящему за спиной контролеру:
— Еще минут пять он подергается, а потом начнет дышать и двигаться. Тогда врубайте свет и музыку.
Действительно, через несколько минут, показавшихся вечностью, Анисимов почувствовал, что жизнь медленно, капля за каплей, возвращается в тело. Но страх смерти, животный ужас засели в сердце, как гвозди. И тут из динамика, вмонтированного в стены, грянула музыка. Даже не музыка, а какая-то дикая какофония звуков. Из десятка мощных ламп, спрятанных под потолком за решетками, в глаза Анисимову ударил ослепительно яркий свет.
Арестант почувствовал, как на голове его зашевелились волосы. Он закричал во все горло, завыл по-волчьи, но никто не отреагировал на его крик.
К обеду стало ясно, что поиски исчезнувшего отморозка закончились ничем. Милиционеры и военные вместе с сотрудниками городского ФСБ прочесали пляж, окрестные холмы, дорогу. Видимо, беглец воспользовался форой во времени и за те три часа, когда к месту подтянулись поисковики, сумел уйти далеко.
Колчин в поисках участия не принял, понимая, что затея с прочесыванием местности — абсолютно тухлая. Он постарался с толком распорядиться свободным временем. Переодевшись в чистую рубашку и брюки, он прямо из кабинета Миратова связался с Москвой, воспользовавшись линией спецсвязи. Сообщил о результатах операции, рассказал о задержанном, о предстоящем допросе.
«Сам решай, тащить его в Москву или оставить в Махачкале, — ответил теперешний начальник Колчина генерал ФСБ Шевцов. — Представляет этот Анисимов интерес для нас или это так... дерьмо местного значения. А тогда пусть наши дагестанские друзья с ним сами разбираются».
Если Шевцов и был огорчен известием о гибели Хапки, то виду не подал. Голос полковника звучал ровно.
Положив трубку, Колчин отправился в ведомственную поликлинику, где ему наложили несколько швов на рассеченный лоб. Женщина-хирург ощупала больную руку и отправила Колчина на рентген. Посмотрела снимки и объявила, что перелома нет. Но есть сильный ушиб и обширная гематома. Хирург помазала предплечье какой-то мазью, наложила повязку и отпустили больного на все четыре стороны.