В общем, когда мы выехали из заведения Морфлота, имея на борту чемодан-вьюк, обстановка в салоне была мрачная. Лосенок явно не был расположен к дружеской беседе, а я стеснялся заводить разговор, ощущая неловкость из-за того, что подставил Юрика под удар. А тут еще и на дороге не заладилось.
— Блин, — проворчал Лосенок, когда мы угодили в медленно двигающуюся пробку. — Куда ж вас столько, а?
— На час влезли, не меньше, — вставил один из охранников, — опять ругаться будут.
— А фиг ли сделаешь? — зло сказал Юрка.
— Может, вон в ту подворотню свернем? — предложил я.
— А дальше куда? — спросил Лосенок.
— Там проходной двор, разве не помнишь? Я этот район знаю, тут моя старая квартира недалеко.
— Ну, проедем через проходной, — Лосенок засомневался, — а потом?
— Потом выедем в переулок и еще в один проходной. А через него объедем пересечение с проспектом и минут тридцать сэкономим.
— Твой батя пообещал, что если мы тебя не доставим к двенадцати часам, то он с каждого по сто баксов сдерет. Это выходит, я всего две пятых от получки принесу. Меня жена убьет.
— Тогда тем более сворачивать надо. Другого шанса успеть до полудня у тебя не будет.
— Ладно, — махнул рукой Лосенок, — рискнем…
Лучше б он не соглашался! И лучше бы я, дурак, не соблазнял его этим предложением! Но, видно, уж так должно было получиться…
Мы благополучно выползли в правый ряд и свернули в ту самую подворотню. Запомнилась вывеска с указателем «Алго-банк». И еще я успел заметить, что в пробке, не так далеко от нас, стоит «Чероки» точно такой же расцветки, как наш…
Этот проходной двор мы миновали и в переулок выехали без приключений.
Переулок был коротенький, немного наклонный, и проехать по нему надо было всего метров пятьдесят. В нем и машин-то не было, кроме нашей. Только во дворике небольшого отреставрированного особнячка, обнесенном чугунной оградой, стояло несколько иномарок. Это и был «Алго-банк», судя по вывеске.
Всегда поражался, какие мелочи в цепочке случайностей иногда решают все. В моем случае все решил один взгляд, который я совершенно случайно бросил на свои ботинки. Увидел, что шнурок развязался, и нагнулся, чтоб его завязать. А мог бы и не нагнуться, решив, что можно подождать, пока доедем до дома.
Шнурок я завязал, это помню точно, но голову еще не успел поднять. Что было дальше и в какой последовательности — не помню совершенно.
Четко запомнилась вспышка, которая залила все вокруг оранжево-белым светом, обдала жаром и начисто погасила сознание. А вот каким образом я оказался за мусорным баком в проходном) дворе, не в том, который мы проехали, а в том, куда должны были свернуть из переулка, — понятия не имею. Как рядом со мной очутился чемодан с бумагами — и вовсе не понимаю. Никого, кто мог бы мне это объяснить, рядом не было. В тридцати метрах от меня стоял наш «Чероки» с изуродованным капотом, распахнутыми дверцами, полыхающий, как костер. Рядом лежали трое — Лосенок и оба охранника. Неподвижно, не издавая стонов. Вокруг них на мокром асфальте расползлись багровые лужи.
Голова у меня соображала очень плохо, я не отдавал себе отчета в том, что делаю. Одно знаю точно: никто мной не управлял. Какие-то центры в моем мозгу сами отдавали распоряжения, моя собственная воля не работала, я был как самолет, управляемый автопилотом. К тому же в памяти произошли явные разрывы. После того, как я обнаружил себя сидящим на корточках за мусорным баком, держащимся за ручку чемодана, мне удалось каким-то образом очутиться в том самом подъезде, где располагалась моя старая 39-я квартира, записанная на имя Николая Ивановича Короткова. Это было все-таки не в том же дворе, а в паре кварталов от него. Как я шел туда, как сумел дотащить тяжеленный чемодан-вьюк — не помню. Все это будто ГВЭПом стерло из памяти. Следующий кадр — перепуганное лицо Марьяшки, Марианны, Мариам или Мириам Саркисян (как ее зовут по паспорту, меня никогда не интересовало), которая открыла мне дверь. Дальше опять провал.
Потом я обнаружил, что сижу на диване и Марьяшка накладывает мне на шею повязку с мазью Вишневского. Это я определил по запаху. По-моему, я даже чувствовал боль, но как-то странно, как бы вне себя.
Более-менее связное восприятие действительности началось, кажется, только с того момента, как поел. Любопытно, что того, как я начинал есть, память не сохранила. Запомнился только финал, то есть допивание компота из персиков. Судя по косточкам, оставшимся на тарелке, до компота я сжевал некую птицу. До этого, видимо, был суп, но какой — начисто вылетело из головы. Трапеза происходила у Марьяши на кухне.
— Тебе полежать надо, — сказала Марьяша, и это была первая фраза, которую я запомнил. — Надо, — согласился я и встал из-за стола. Это сильно сказано — встал. Едва приподнявшись, я почувствовал, как все вокруг плывет, а ноги делаются ватными. Не свалился я только потому, что судорожно ухватился одной рукой за холодильник, а второй — за Марьяшку. Впечатление было такое, словно я нарезался до полного неприличия. — Я помогу, обопрись на меня, — испуганно пробормотала Марьяша. Само собой, отказываться я не стал и, опершись на ее плечо, сумел пройти несколько метров, отделяющих кухню от комнаты. Там Марьяшка помогла мне лечь на кровать.
— Ну как, легче? — спросила она. — У тебя ничего не болит? Голова кружится?
— По-моему, нет, — сказал я. Действительно, вроде бы ничего не болело, даже шея, которую мне чем-то обожгло. И голова, едва я улегся на подушку, перестала кружиться. Правда, поднять я ее не мог. Будто на нее надели нечто вроде свинцового шлема.
— Попробуй заснуть, — поглаживая меня по щеке, прошептала Марьяшка. — Сон все лечит.
— Где чемодан? — вдруг вспомнил я.
— Здесь чемодан. Куда денется? Я его под стол задвинула. Там что, деньги?
— Там бумаги, важные и секретные, — ответил я.
— На тебя из-за них напали?
— Не знаю, может быть. — Странно, в этот момент я почему-то был убежден, что это именно так.
Теплота от съеденного обеда разливалась по жилочкам, и я помаленьку стал погружаться в сон. Некоторое время я еще ощущал какую-то связь с реальным миром, но все менее тесную. Несмотря на то что глаза несколько раз приоткрывались и я видел светлую комнату — на улице еще был день, — усиливалось ощущение сумерек. Как только глаза закрывались, я попадал словно бы в эту же комнату, только пустую, без мебели и темную. Но темнота была не сплошной. На месте двери светился некий красный прямоугольный контур. Такое впечатление, что он был обведен неоновыми трубками, будто на световой рекламе. Причем вовсе непонятно, горят ли эти трубки на сплошной стене или ограничивают какой-то проем.
Когда именно я последний раз открыл глаза и увидел комнату такой, какой она была на самом деле, мне запомнить не удалось. Но ясно, что сразу после того, как я закрыл глаза, начался очередной дурацкий сон. Точнее, нечто вроде компьютерной игры-«ходилки», где надо перемещаться по каким-то коридорам-лабиринтам и чего-то искать.
«ДУРАЦКИЙ СОН-ХОДИЛКА»
Сон начался с того, что я обрел способность двигаться. Наяву у меня даже голова не поднималась, а тут, в темной комнате-дублерше, освещенной лишь контуром таинственного прямоугольника, я не чувствовал недомоганий и слабости. И само собой разумеется, что меня как магнитом потянуло к мерцающему алому контуру. При этом тяготение сопровождалось какими-то таинственными звуками, вроде бы не имеющими какого-то смыслового содержания. Однако с каждой секундой эти звуки воспринимались все более однозначно: как призыв и даже как приказ приблизиться к светящемуся прямоугольнику. Что-то манящее появилось и в самом мерцании прямоугольника. Затем, еще через несколько секунд, обоняние ощутило какой-то странный, ни на что не похожий запах. Могу поклясться, ничего похожего наяву не нюхал. Не скажу, что это был какой-то невыразимо чудесный аромат, может быть, унюхай я такой наяву, даже поморщился бы, но то, что этот запах странным образом заставлял сосредоточить внимание на алом прямоугольнике — несомненно. Им оттуда веяло. Сначала ощущался только сам запах, но потом кожа стала осязать нечто вроде ветерка, исходившего из алого прямоугольника. С этого момента прямоугольник воспринимался мной только как некая дверь, и никак иначе.