Я думал было послать секундантов к автору статьи, но патрон решительно воспротивился этому:
— Все, что угодно, только не это. Вызов только придаст ему важности… Напротив, мы должны игнорировать статью, ответить полным презрением, не замечать существования противника… Вы увидите — он провалится со своими обвинениями. Их подкладка слишком бьет в глаза; публика будет наверное на нашей стороне…
Гораздо больше, чем агитация нашего противника, его смущало отношение официального мира. Он добился личного свидания с президентом. Но секретарь последнего, рассыпавшись в комплиментах по поводу «2000 года», заключил поток своих любезностей сообщением, что «г. президент с величайшим удовольствием примет г. Мартена Дюбуа… Сегодня, к сожалению, это невозможно, завтра г. президент занят в Совете Министров, но послезавтра он будет к услугам г. Дюбуа, если это окажется для него возможным…»
Впрочем, патрон не терял надежды ускорить ход дела. В публике обнаружилось сильное движение в нашу пользу. Утром номер «2000 года» был буквально во всех руках, тираж достиг еще небывалой цифры. Меня узнали на улице, когда я шел в редакцию, окружили, подхватили на руки, и отнесли в «2000 год» в торжественной процессии; в несколько минут собралась стотысячная толпа… Патрон был в восторге.
Дело в том, что ничто не оказывало такого влияния на воображение толпы, как сообщения о воздушных судах, посыпающих города и села зажигательными снарядами и бомбами. Эта мысль преследовала людей, как наваждение. На этой почве развивались массовые галлюцинации, помешательства, припадки панического ужаса… Когда я вышел утром из дома, меня поразило зрелище парижских улиц: я увидел какую-то фантастическую смесь современности со средневековьем. Каски, шлемы, кирасы, щиты круглые и продолговатые, всевозможных форм, медные, стальные, бронзовые, напоминали о временах рыцарей или античных героев… Публика, как умела, защищалась от воздушных врагов и промышленность, разумеется, не преминула использовать это настроение.
Я заметил, что каждый прохожий то и дело поглядывает на небо. Ожидание огненного дождя, очевидно, никому не давало покоя. Но всего сильнее действовали на воображение сообщения газет о «демонстративных опытах» Кеога, о внезапных нападениях Черного Корсара, неуловимого, неуязвимого, налетавшего и исчезавшего, как метеор. Понятно, что возможность гарантировать себя от такого врага, мало того — овладеть этим страшным орудием и господствовать в атмосфере — увлекла публику. Движение в нашу пользу росло. Я даже намекнул патрону, что при таком возбуждении населения мне нетрудно собрать сотню-другую тысяч народа и двинуть их на Елисейский дворец с требованием покупки «Сириуса». Такая внушительная демонстрация, заметил я, может ускорить обращение «бюрократического колеса».
Но… я упустил из вида, что мой патрон, владелец громадного предприятия, не мог питать особой склонности к народным движениям. Он слегка поморщился и сказал, что мы добьемся успеха легальными средствами.
«Митинг негодования» против «бесстыжего шарлатанства», устроенный нашими противниками на площади Инвалидов, превратился в митинг восторженного одобрения нашему проекту. Ораторы, пытавшиеся говорить против него, вынуждены были стушеваться гораздо быстрее, чем им хотелось этого, и громадная толпа, как один человек, поднятием рук одобрила предложенную нами резолюцию о необходимости приобретения «Сириуса».
Давление общественного мнения оказало свое действие на официальный мир. У президента нашлось время принять г. Дюбуа в самый день митинга, т. е. на другой день моего пребывания в Париже. Он выразил сочувствие проекту, обещал свое содействие, прибавив в заключение, что проект, вероятно, не встретит сильного противодействия в Совете Министров, хотя, конечно, он не может ручаться, и т. д., и т. д.