— Это японцы! Японцы! — с яростью кричал полковник. — Я с самого начала подозревал. Смотрите — вон японский флаг…
В самом деле, улетая, японцы выкинули свой флаг вместо французского. Как могли они завладеть нашими аэрокарами? Но нам некогда было рассуждать об этом Теперь вся надежда была на быстроту поезда. Минуту спустя, он мчался полным ходом. Мы с замирающим сердцем следили в бинокли за китайскими всадниками, летевшими во весь опор к железной дороге Кто поспеет первым?
Нет, судьба еще не окончательно против нас. Наш поезд прошел ту точку, где мы должны были столкнуться с китайцами раньше, чем они успели достигнуть полотна. Теперь они мчались уже позади нас, стреляя на скаку, отставая все дальше и дальше.
Мы с облегчением перевели дух. Теперь надежда на спасение не казалась призрачной. Доктор уверял, что уже видит вдали колокольни и кресты Оренбурга…
Трах! Что это такое? Страшный толчок, треск, крик, меня бросило вперед, потом вбок. Я судорожно уцепился за стенку сиденья. Мне казалось, что мы все провалимся сквозь землю; но нет — секунду спустя я опомнился и увидел, что вагон стоит неподвижно.
Поезд сошел с рельс. Колеса нашего вагона глубоко врезались в землю, но он не опрокинулся. Никто из нас не получил серьезного ушиба Опомнившись, мы поспешили вон из вагона.
Машинист одного и кочегар другого локомотива были убиты. Больше никто не пострадал. Причина катастрофы была очень простая; на протяжении сотни метров рельсы оказались снятыми.
Кто же их снял? Нетрудно было догадаться. Впереди, по сторонам, из всех оврагов, ложбин, неровностей почвы выходила китайская пехота, окружая нас сплошным кольцом.
Да, на этот раз наша песня была спета.
Прикрываясь полуразбившимися вагонами поезда наш маленький отряд приготовился к отчаянной защите. Турки посылали залп за залпом в наступавшего неприятеля. Генерал Ламидэ и полковник Ибрагим-бей, стоя на обломках, отдавали распоряжения. Я, Пижон и доктор Брандэ оставались подле окаменевших от ужаса женщин.
Пули сыпались градом. Маленькая кучка обороняющихся таяла с каждой минутой. Передний ряд турок уже схватился врукопашную с китайцами. Развязка приближалась. Надо было подумать о смерти.
— Смелее, друзья! — крикнул нам генерал — Лучше смерть, чем плен и пытка. Следуйте моему примеру. Да здравствует Франция!
Он направил дуло револьвера себе в висок и последним оставшимся у него зарядом раздробил себе череп.
За ним упал турецкий полковник, пораженный китайской пулей.
Очередь была за нами. Легко сказать — а женщины! Мисс Ада стояла неподвижно, точно окаменев с широко раскрытыми глазами, г-жа Лувэ рыдала, ломая руки и повторяя: «Ах! Зачем, зачем я оставила Францию!», мадемуазель Рэзон умоляла то меня, то Пижона убить ее поскорее…
— Пижон, — сказал я, — пора, нельзя медлить… Он бросил на меня отчаянный взгляд. Я видел, что он не в силах поднять руку на свою возлюбленную.
— Ну, несчастный, — крикнул я, — разве вы хотите, чтобы ее разняли по суставам или сожгли на медленном огне?
— Нет, нет, вы правы, — простонал он, — но… я не могу!
— Так я могу, я! Я мастерски убиваю других. Разве я не расстрелял своих соотечественников над Франкфуртом? Разве я не прикончил г. Дюбуа? Я мастер убивать себе подобных. Это моя специальность. У меня шесть пуль: с кого начинать?
Не понимаю, как такая грубая и вовсе не соответствующая моему характеру речь могла вырваться из моих уст при подобных обстоятельствах… Как бы то ни было, из-за наших колебаний мы пропустили удобную минуту. Толпа китайцев ринулась на нас, револьвер был выбит из моих рук, четверо дюжих молодцов повалили меня на землю. Я слышал отчаянные крики женщин, видел как их увели, так же как доктора и Пижона. Затем на меня надели колодку — тяжелую квадратную доску с отверстиями для головы и для рук — и в таком виде повели куда-то, подгоняя ударами прикладов. После пятиминутной ходьбы я очутился, весь избитый, в грязной вонючей палатке. Тут с меня сняли колодку и связали мне ноги крепкой веревкой. Затем мне откинули голову назад и разжали рот, — один из китайцев принялся набивать его вареным рисом, а другой лил воду из кружки, чтобы облегчить и ускорить глотание. Все это сопровождалось криками и говором; так они кормили меня, чтобы сохранить для казни.
Наконец, я остался один, на грязной земле, связанный и беспомощный.
Нет надобности, я думаю, говорить о моем душевном состоянии. Я был раздавлен, уничтожен. Обрывки мыслей кружились в моей голове без связи, без последовательности; воображение то воскрешало картины прошлого, то рисовало сцены предстоящих пыток и казней, эгоистический страх за свою шкуру сменялся сожалением о моих злополучных товарищах, 6 мисс Аде и ее подругах — я с содроганием представлял себе, что они теперь чувствуют, меня грызла мысль о собственном малодушии Так легко было предупредить весь этот кошмар…