Я вспомнил о странных, напоминавших молнию, лучах вылетавших порою из «Сириуса». Положительно, бандит изобрел какой-то новый способ приложения электрической энергии. А, впрочем, черт с ним и с его изобретениями! Благо счеты сведены.
— Где мы? — спросил Марсель. — Я не слышу мотора…
— Увы, друг мой, и не услышите. Мы теперь без мотора, без рулей, без пропеллера, и несемся первобытнейшим способом по ветру куда-то на край света. Проклятый бандит послал нам напоследок гостинец… Мотор испорчен непоправимо… И вдобавок капитан Мурата смертельно ранен.
Потянулись тоскливые часы. Ветер переменился и мчал нас к северу с быстротою сотни километров в час. Было холодно; мы завернулись в одеяла и сидели молча на дне гондолы. Под нами клубились облака, нельзя было ничего разобрать. Вами накрыл одеялами капитана и ухаживал за ним, как умел. Время от времени Мурата приходил в себя, но большей частью лежал в забытьи.
Я думал об этой идиотской — другого эпитета я не мог подобрать — войне. Пятнадцать дней — а сколько жертв! Все наполеоновские кампании вместе взятые вряд ли загубили столько душ, сколько погибло их за эти две недели. Зачем, собственно, понадобилась эта бойня?
Потом мысли мои обратились к нашей участи. Мы несемся на север: где же конец нашему странствию — в водах Атлантического океана или во льдах полярной области?
Изредка мы обменивались мыслями с Марселем, неизменно начиная каждый раз со слова: «Предположим… Предполагался благополучный спуск в норвежском фиорде, где рыбаки помогут нам выбраться из затруднения, или в море близ случайно подвернувшегося парохода, который пошлет шлюпку нам на помощь, и т. п. Но эти приятные перспективы плохо утешали. Ветер выл в снастях, холод забирался под одеяла, порою мокрый, ледяной туман охватывал нас своими липкими лапами. День клонился к вечеру.
Стемнело, наступила ночь. Утомление взяло верх над тревогой и мало помалу мы забылись сном.
Когда мы проснулись, было уже светло. Моя борода примерзла к одеялу. Мы были засыпаны снегом. Зрелище, представшее перед нашими взорами, окончательно разбудило нас.
Мы находились на высоте не более пятидесяти метров над землей. Безотрадная полярная пустыня простиралась под нами всюду, куда хватал взгляд. Унылые снежные поля, бесконечные ряды исковерканных льдин, мертвая тишина, никаких признаков живого существа. Где мы находились? В северной Норвегии, над Шпицбергеном? Над Землей Франца Иосифа? Марсель, плававший в северных морях, утверждал, что мы летим над морем, одетым льдами. Но мы не могли ориентироваться, так как инструменты были выброшены во время состязания на высоту с «Сириусом». Направление полета оставалось прежнее — прямо на север.
Мы заметили, что шар продолжает спускаться, и постарались его облегчить, выбрасывая части мотора и других приспособлений, ставших ненужными для нас. Спуститься здесь означало бы неотвратимую гибель.
Из вещей мы оставили только ящик с «бертлотками» — концентрированными съестными припасами — и несколько одеял. Все остальное было постепенно выброшено, даже бомбы, ружья, револьверы… «Южный» взвивался в высоту, но мало помалу упорно опускался к земле. Так прошло несколько часов. Ветер упал, мы летели не быстро. Первоначально немые и безжизненные, снежные поля оживились. Мы видели северных оленей, стаи бакланов, пингвинов,[5] гаг. Потом показались медведи.
Часы шли за часами; мы сидели молча, предаваясь безотрадным думам. Капитан Мурата был еще жив и в сознании; иногда он разговаривал по-японски с Вами.
Между тем развязка приближалась. «Южный» снова опускался к земле и мы не могли облегчить его. Все было выброшено. Оставались одеяла — но мы замерзнем, если их выбросим! Ящик с «бертлотками» — но с потерей его нам грозила неминуемая голодная смерть! Правда, мы попали в область, обильную зверем: моржи, олени, медведи то и дело попадались целыми стаями и группами. Но у нас нет оружия! Все наши боевые запасы были выброшены, чтобы облегчить аэрокар. При таких условиях не животные послужили бы нам пищей, а мы достались бы на обед медведям, которые уже заметили нас и обнаруживали недвусмысленные поползновения познакомиться с нами поближе. Когда «Южный» медленно скользил над ледяным утесом почти касаясь его поверхности, огромный медведь, быстро взобравшийся на скалу, едва не бросился к нам в гондолу. Я швырнул в него тяжелым компасом — последним инструментом, который мы еще не решались выбросить; аэрокар поднялся метра на два, а изумленный зверь немедленно принялся за исследование незнакомого предмета.
Вдруг Вами окликнул нас:
— Господа, капитан желает вас видеть. Он хочет поговорить с вами обоими.
Мы подползли к куче одеял, под которыми лежал умирающий.
Он с трудом проговорил по-английски:
— Вами говорит, что мы опускаемся. Это гибель для всех. У вас нет балласта… Мое тело заменит его. Со мной покончено; немного раньше, немного позже — неважно… Сбросьте меня вниз; «Южный» поднимется и, может быть, найдет благоприятное воздушное течение… Сбросьте. Я требую этого.
— Никогда! — воскликнул Марсель.
— Невозможно! — подхватил я. — Нет, капитан Мурата, пока вы живы, вы останетесь с нами. Если смерть неизбежна, умрем вместе, но купить спасение ценой…
Я не успел договорить. Мурата улыбнулся и что-то сказал Вами. Японец молча засунул руку за пазуху, вытащил облатку и положил ее в рот капитану. Он вытянулся, дрогнул; желтое лицо его приняло мертвенный оттенок — и спустя секунду перед нами лежал труп. По японскому обычаю, отважный капитан принял яд ввиду неизбежной смерти.
Минут пять мы сидели молча перед бездыханным телом, дрожа от холода с полными слез глазами.
— Господа, помогите мне! — сказал Вами. — Я один не справлюсь с телом.
Я все-таки хотел протестовать, но Марсель перебил меня:
— Пусть же, по крайней мере, жертва нашего товарища не пропадет даром, — сказал он.
Спустя несколько минут тело капитана Мурата полетело за борт, а «Южный», сделав огромный скачек, поднялся высоко над ледяными полями.
Мы были спасены — вернее сказать, наша гибель была отсрочена на несколько часов. Короткий полярный день давно кончился, вокруг нас царил сказочный полумрак северной ночи. Мы лежали, зарывшись под одеялами, в полудремоте, полубреду. Меня преследовала галлюцинация — я видел тело нашего товарища на льдине, пожираемое медведями, дерущимися из-за его останков, при фантастическом освещении полярного сияния. Я видел Вами, Марселя, наконец, себя самого в том же положении. Галлюцинация принимала силу действительности — я слышал ворчание зверей, видел их оскаленные белые зубы, ощущал на своей щеке жаркое дыхание… Я схватывался, приподнимался — наваждение исчезало; но когда я опускал голову, кошмар снова возобновлялся и картины, одна другой нелепее, теснились в возбужденном мозгу.
Кошмар сменялся тяжелым забытьем, которое снова нарушалось галлюцинациями. Порою мы приходили в себя все трое, поднимались, старались осмыслить свое положение. В один из таких промежутков Марсель обратил наше внимание на полярную звезду — она стояла вертикально над нашими головами, Мы были на полюсе! Мои грезы приняли новое направление; проснулся журналист, я видел редакцию «2000 года», товарищей по перу, патрона. Он смотрел на меня с грустной укоризной, покачивал головой и говорил: «Такой материал, такой богатый материал для сенсационных статей — а вы погибаете!» Но из-за его плеча высовывалась морда белого медведя, зверь скалил зубы и, уставившись на меня пламенными глазами, рычал: «Какой тираж?»
Из этого состояния летаргии, нарушаемой тяжелыми кошмарами и галлюцинациями, нас вывели животворные лучи солнца. Мы были так угнетены и пришиблены, что не заметили, как миновала полярная тьма, как зловещая игра северного сияния уступила место отрадному свету дня. Только когда лучезарное светило поднялось уже высоко на небе, я, пригретый под своими одеялами, не понимая, откуда это ощущение тепла, выкарабкался из-под них и в первую минуту с ужасом подумал, что лишился рассудка. Солнце сияло на лазурном небе, обдавая нас волнами света, под нами расстилалось, сверкая и шумя тысячами красок, безбрежное, свободное от льда, море.
5
Ошибка автора или переводчика; в полярных областях северного полушария пингвины не водятся (Прим. составителя.).