Ответа не последовало.
Я попробовал другой подход:
— Эй, ты же прекрасная пловчиха! Так что, займемся сексом?
Она собирала с песка свои одежки и, кажется, не слышала меня.
— Кейт! Ты где?
Тут она повернулась.
— Никогда в жизни мне не попадался мужчина хоть и взрослый, но такой инфантильный, такой тупой, безмозглый, такой слабоумный, такой…
— Стало быть, вопрос о совокуплении больше не стоит, — перебил я.
— О чем?! Ты что, смеешься?!
— Ну… мне показалось, ты сказала…
— Я с тобой не разговариваю!
— О'кей.
Мы стояли на берегу, на этом маленьком пляже, голые, и она была просто прелестна, несмотря на мокрые волосы и посиневшие губы. У Кейт удивительно спортивное, атлетическое, но вместе с тем пышное и чувственное тело — грудь бросает вызов всем законам гравитации, живот плоский и твердый, как стойка бара, длинные ноги, самые красивые из виденных мной, включая мои собственные, и кустик светлых волос на лобке, который буквально сводит меня с ума. Плюс к тому у нее такая упругая попка, что мне с трудом удается ее куснуть.
Кейт тоже смотрела на меня, и я понял, что она заводится, несмотря на прохладный воздух. Мы привлекаем друг друга физически и очень подходим сексуально, так что, даже когда она со мной не разговаривает — а это случается примерно пару раз в неделю, — все равно занимаемся любовью. Сказать по правде, мне иногда это очень нравится.
И я сделал первый шаг по направлению к ней. Она поколебалась, потом бросила свои одежки на песок и шагнула в мою сторону.
Я почувствовал, как горячая кровь устремилась обратно в усохший пенис.
Теперь нас разделяла всего пара футов, мы стояли лицом к лицу, потом обнялись и принялись гладить и ласкать друг друга. Джон-младший приподнялся еще больше, она взяла его в ладонь и сказала:
— Какой горячий!
Я коснулся пальцами у нее между ног:
— У тебя тут тоже горячо.
К этому моменту мы оба уже пылали, как только что испеченные пончики, лишний раз доказав, что, поссорившись с подружкой, нужно тут же кончать все разговоры и переходить к сексу.
Мы еще сильнее прижались друг к другу, и я почувствовал ее груди и бедра, прижатые к моим, и ее руки у себя на ягодицах — она еще ближе притягивала меня к себе.
Я упал на колени, поцеловал ее светлый кустик и собрался уже повалиться на спину, чтобы она могла залезть на меня, но Кейт вдруг повернулась спиной и потребовала:
— Целуй туда, где укусил!
О'кей. Правда, я уже толком не помнил, куда именно кусал, так что покрыл поцелуями всю территорию.
Потом она повернулась обратно и потребовала:
— А теперь проси прощения!
По-прежнему стоя на коленях, я сказал:
— Прости меня.
— Целуй мне ноги!
Ну хорошо. Я стал целовать покрытые песком пальчики ее ног.
— Ляг на спину!
Я повиновался.
Кейт опустилась на колени, разместившись у меня между ног, взяла Джона-младшего в руку и заметила:
— Этому парню надо бы помочь.
Потом положила ладонь мне на промежность:
— А куда они подевались?
— Туда, где теплее.
Она нагнулась к моему животу, и через минуту яички заняли положенное им место, а Джон-младший стоял как истукан, указывая на созвездие Пегаса.
Кейт опустилась на меня и задвигала бедрами в удобном ей ритме, пока не достигла тихого, но мощного оргазма.
Потом скатилась с меня, встала и начала одеваться.
Я почувствовал, что меня гнусно использовали.
— Кажется, ты забыла обо мне.
Она вытряхнула песок из лифчика и заявила:
— Ты гораздо лучше себя ведешь, когда заведешься.
— На самом деле я становлюсь по-настоящему гнусным, когда заведусь.
— Ничего подобного, — улыбнулась она. — Ты тогда похож на щенка-подлизу.
Я сел.
— Да я почти кончил! Мне и нужно-то всего одну минутку…
Она натянула юбку и свитер.
— Если подождешь, пока мы примем горячий душ, я тебе все возмещу.
— Ладно, договорились. — Я быстро поднялся на ноги и натянул свою влажную одежду.
Мы залезли в джип, и Кейт включила печку на полную мощность.
Мы выехали из парка и повернули обратно на запад, в сторону своей гостиницы.
— Если у меня начнется воспаление легких, виноват будешь ты, — пригрозила Кейт.
— Я знаю. Прости меня.
— Я ведь и вправду подумала, что это акула меня укусила.
— Знаю. Глупо с моей стороны. Извини.
— И ты никогда — никогда, слышишь! — не будешь больше притворяться, что тонешь!
— Я понимаю, это совершенно непростительно. Но ты меня все же прости.
— Ты просто жалкий клоун!