– Мне надо идти, – хриплым голосом сказала я.
– А торопиться не надо! У нас впереди много времени. – Он уселся на волнорез и похлопал ладонью по камням. – Садись!
Я опустилась на волнорез рядом с ним, плохо соображая, что€ делаю.
Он придвинулся ко мне, и запах его кожи – терпкий, соленый – окончательно лишил меня воли. Мы сидели какое-то время молча, потом он положил руку на мою коленку и погладил ее. Его рука поползла выше, и я почувствовала, что истекаю соком, что я переполнена им! Очевидно, он тоже испытывал сильное желание, потому что рывком приподнял меня с места и кратко бросил:
– Поехали ко мне!
В маленькой комнате, где-то на окраине города, на узкой тесной кровати, мы яростно занимались сексом, как два голодных зверя, самой судьбой сведенные на краткое мгновение вместе. Я дрожала от каждого вкуса его прикосновения, таяла от его губ, а его гибкое поджарое тело сводило меня с ума…
Когда все закончилось, я выдохнула:
– Как тебя зовут?
– Ах да, – насмешливо сказал он. – Мы же еще не познакомились! Родион Родин.
– Наталья.
Он приподнялся на локте и спросил меня, гладя одной рукой грудь, от его поглаживания желание поднималось во мне с новой силой:
– Ну что, Таш! Переедешь ко мне?
– Да, – выдавила я, покусывая губы. – Да! Да! Да!
Я переехала к Родьке со всем своим барахлом и осталась в Сочи до конца августа. У Родьки здесь имелась квартира, но бывал он в Сочи лишь наездами, часто мотался по другим городам, ничего мне не объясняя. Когда я пыталась его расспросить поподробнее, он обрывал меня и говорил, что это его профессиональные дела, в которых мне делать нечего, а вникать – тем более.
Когда он уезжал, я оставалась одна: гуляла по городу, сидела на пляже и страшно скучала по Родьке. Но когда он возвращался, у нас наступал настоящий праздник – мы ходили по ресторанам, барам, и жизнь напоминала пеструю шумную ленту. И этому празднику, казалось, не будет конца.
Когда на носу был уже сентябрь, я улетела в Москву, обещав приехать к нему при первой же возможности. Возможность представилась на выходные. Родька дал мне на прощание пачку денег, я купила билет на самолет и прилетела к нему. И так продолжалось почти год. Моя влюбленность не утихала, наоборот, она разгоралась все сильнее и сильнее. Я была как влюбленная ненасытная кошка, с трудом переживавшая даже кратковременную разлуку.
Потом у Родьки начались какие-то трудности. Вот тут как-то раз в припадке ярости он и выпалил, что его основная работа… что он – наркокурьер и уже давно повязан с наркотиками. У него своя сеть, свои люди; если я хочу – могу отойти в сторону и сделать вид, что меня все это не касается. Он бегать за мной не станет! Я рыдала и просила у него – непонятно за что – прощения. Родька окончательно поработил меня, и я уже не мыслила своей жизни без него. Я по-прежнему ездила к нему в Сочи. Но наши разлуки становились все длиннее, а отношения – все скандальнее. Мы все чаще ссорились, Родька стал нервным, раздражительным, срывал свою злость и неприятности на мне. А затем все кончилось… Когда в очередной раз я прилетела к нему в Сочи, во дворе меня перехватила соседка, пьющая блондинка лет сорока, Катерина Васильевна, и сказала, что Родьку взяли менты – на него устроили настоящую облаву. Взяли его и еще двух человек, и мне даже не надо соваться в его квартиру, иначе я наживу себе неприятности. Мне следует держаться от всего этого подальше…
Я слушала Катерину Васильевну в состоянии глубокого шока, не понимая, что это – конец, что наша с Родькой жизнь вот так и рухнула в одночасье и что больше ничего не будет: ни моих скоропалительных приездов, ни яростного секса, доводившего меня почти до обморочного состояния, ни наших походов по ресторанам, когда я чувствовала себя королевой, к чьим ногам бросали деньги и прочие удовольствия-развлекаловки, что все это осталось в прошлом…
Когда она умолкла, я кивнула ей и на негнущихся ногах пересекла двор. Какое-то время я шла по улице, не соображая, куда я иду, потом уселась в каком-то скверике на скамейке и попыталась осмыслить услышанное. Но никаких путных мыслей в мою голову не приходило – было одно черное пятно, стремительно разраставшееся и вбиравшее в себя мою жизнь без остатка. Короче, я не знала, как мне жить без Родьки. Не знала, и все!
Я вернулась в Москву и несколько месяцев жила как в ступоре. Моя мать, с неодобрением относившаяся к этому курортно-самолетному роману, пыталась как-то развеять мою тоску и отчаяние, но все было бесполезно.
Через полгода мать умерла от обширного инсульта, и я осталась совсем одна. На носу – экзамены и защита диплома. А мне все было по фигу!
Кое-как я защитила диплом и стала обладательницей профессии инженера-экономиста.
Я пошла работать в фирму, торговавшую компьютерами, и на одной корпоративной совместной вечеринке познакомилась с Викой Шаповаловой, которая сразу стала моей лучшей подругой и первым человеком, которому я по-настоящему «отрыдала» свой роман с Родькой. Я плакала пьяными отчаянными слезами несколько часов подряд, и Вика утешала меня, как могла, говоря, что все еще наладится и я обязательно встречу своего мужчину. Ну, словом, она несла ту лабуду, которую одна подруга обычно скармливает другой, когда личная жизнь приятельницы терпит окончательный крах.
Выплакалась я, и мне стало легче, я даже почти поверила Вике. А когда я познакомилась с Берном, что-то подсказало мне, что это – мой шанс начать новую жизнь.
С Берном я познакомилась в Питере, во время моей поездки в город на Неве. Я поехала туда, купив экскурсионный тур на три дня. Мне хотелось развеяться и отдохнуть. Кроме того, я была в Питере давно – ездила сюда с одноклассниками лет десять тому назад, и мне хотелось освежить прекрасные воспоминания об этом городе.
Когда Питер – строгий, торжественный – словно вырос из темно-серебристой Невы вместе со своими дворцами, башенками, ажурными мостами, я почувствовала, как градус моего настроения резко ползет вверх и меня охватывает состояние легкости и беспричинного веселья. Словно мне выпали нежданные каникулы после напряженной «черной» работы. Первый день я просто бродила по городу, любуясь им и подолгу останавливаясь у какого-нибудь понравившегося мне здания или скульптуры. На второй день я примкнула к экскурсантам. Мы осматривали Исаакиевский собор, и при выходе я столкнулась с высоким блондином, который растерянно посмотрел на меня.
– Простите, – обратился он ко мне на ломаном английском. – Я немного заблудился и не знаю, куда идти.
Английский я знала на уровне среднего разговорного и поэтому поняла его.
– Куда вы хотите пойти? – спросила я у него.
Он стоял и смотрел на меня, cловно не слыша моего вопроса. Я повторила его.
Он встрепенулся, как будто внезапно очнулся от столбняка.
– Я… – он запнулся и замолчал. – А можно, я просто погуляю с вами? – брякнул он. – Хотите, посидим в ресторане, хотите, пройдемся по городу?
Неожиданно для самой себя я согласилась. Весь день мы прогуляли по городу, cмешно общаясь на смеси русского и английского. Я плохо знала язык. Берн Андерссон (так звали моего нового знакомого) скверно говорил по-русски. Когда нам не хватало слов, мы прибегали к жестам. А когда не понимали язык жестов – принимались хохотать, при этом мы не спускали друг с друга глаз, cловно взаимно подпитывались этими взрывами веселья.
Вечером мы пошли в ресторан, но Берн почему-то замолчал, стал каким-то притихшим. Я гадала – чем объясняется эта перемена? Позже он объяснил мне, что ужасно волновался и боялся, что этот день станет для нас первым и последним и после этого мы расстанемся. Я же, напротив, подумала, что просто наскучила симпатичному шведу и он не знает, как закруглить наше знакомство. Вот сейчас мы посидим, поужинаем, он кивнет мне на прощанье, и мы разбежимся в разные стороны.