Оставалось пережить последний день.
Целую неделю длилась речь прокурора. Если суммировать сроки по всем статьям, которые вменял подсудимому Мика Голубикин, набиралось что-то под тысячу лет.
Я же собирался уложиться в полчаса. Моя аргументация была не юридической, а эмоциональной. Как у великого Плевако, который, защищая провинившегося попа, сказал присяжным: «Он столько лет отпускал людям грехи, отпустите ему грех и вы». Только, поскольку Хомяченко был не поп, а черт, я думал сделать упор на великодушии и милосердии как главной национальной ценности русского менталитета. Как раз послезавтра будет Прощеное Воскресенье, к нему очень красиво и выводил финал моей речи. Ах, что это была за речь! Фраза к фразе, слово к слову — хоть вставляй в хрестоматии. Может, еще и вставят, думал я. Если присяжные в своем вердикте скажут, что подсудимый заслуживает хоть какого-то снисхождения, я буду считать свою миссию исполненной.
Но когда перед заседанием я встретился с подзащитным, он протянул мне пакет и сказал:
— Просто прочтите вслух вот это. Больше ничего не нужно.
Я открыл, пробежал глазами распечатку. Это была настоящая бомба!
— Но почему вы не зачитаете этот документ сами? — воскликнул я. — Он же поможет вам оправдаться по самому тяжкому обвинению!
— Потому что я не желаю оправдываться, — ответил Бес.
Он просидел весь процесс не раскрывая рта, с видом надменным и презрительным, да еще обычно сложив руки на груди. Пресса называла это бесовским вызовом и отъявленным цинизмом. Лишь на самом первом заседании, когда судья по установленной процедуре спросил, понятно ли подсудимому обвинение и признает ли он себя виновным, Хомяченко произнес два слова: «Да. Нет».
— Я просто прочту вам выдержку из сверхсекретного документа, который озаглавлен «Протокол заседания Совета Безопасности». Вот, прошу удостовериться, что документ подлинный: печать, подписи, электронный код. — Я подошел к скамье присяжных, пустил титульную страницу по рукам. — Обратите внимание на число и время. Это утро того самого дня. Сразу после заседания бывший президент отправился на «Прямую линию», где с ним случился инсульт.
Потом я стал читать вслух места, отчеркнутые красным фломастером.
«ПРЕДСЕДАТЕЛЬ:
Учитывая тяжелую ситуацию на фронте, учитывая беспрецедентное давление со стороны коллективного Запада, учитывая предательство Пекина и двурушничество Тегерана, я как верховный главнокомандующий принял решение перейти к фазе „Дубль-Зет“. Сегодня перед полуночью, в самом конце „Прямой линии“, я объявлю народу, что у России нет иного выхода кроме нанесения ядерного удара по киевскому центру принятия решений. Я отдам приказ прямо перед камерами. Ракеты уже приведены в боевую готовность. Враг не успеет ничего сделать. Прошу присутствующих высказываться… Не вижу радостного оживления на лицах. Повторяю: У НАС — НЕТ — ДРУГОГО — ВЫХОДА. Иначе вот вам придется прятаться в тайге, вам — сматываться на ваш остров Тувалу, где, как мне докладывают, вы уже прикупили виллу с личным пляжем, вы отправитесь припухать в психушку, вы сделаетесь из дяди тетей. Я про всех всё знаю. Мне докладывают. Ну так что, голосуем? Кто за превентивный ядерный удар, поднимайте руки. Выше, выше, бодрее! Так. А что это у нас Владислав Сергеевич ручки на груди сложил?
ВИЦЕ-СЕКРЕТАРЬ ПРЕЗИДЕНТСКОЙ КАНЦЕЛЯРИИ:
Если мы сегодня нанесем ядерный удар по Киеву, НАТО немедленно задействует план „Бэкфайр“.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ:
Побоятся. А если посмеют, у нас на это имеется план „Добрыня Никитич“. Запустим разом пятьсот ракет. Да только никакой „Бэкфайр“ они не задействуют. Им жить не надоело.
ВИЦЕ-СЕКРЕТАРЬ ПРЕЗИДЕНТСКОЙ КАНЦЕЛЯРИИ:
Военное командование НАТО уверило глав западных государств, что через их ядерный щит не пробьется ни одна русская ракета. По нашим сведениям, десять процентов ракетных ударов достигнут цели, но западные лидеры уверены в своей неуязвимости. Это значит, что „Бэкфайр“ осуществится.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ:
Значит, и наш „Добрыня“ себя покажет. Десять процентов — это гуд-бай Ландон, адьё Пари, ауфвидерзен Берлин и чао-какао Вашингтон. Нам, конечно, тоже прилетит. Ничего, построим новую Москву краше прежней. По этой все равно уже ездить невозможно. Сразу с телевидения я отправлюсь в подземный бункер экстренного управления. Всем членам Совета Безопасности предписывается прибыть туда не позднее двадцати трех ноль ноль. Так что, единогласно?