– Ничего. И плачь, если хочется. Так легче.
Он помогает мне встать, усаживает на диван и уходит на кухню.
На кофейном столике лежит пачка сигарет. В пепельнице окурки. Я напоминаю себе, что не курю, но беру сигарету, выкатившуюся из пачки, и сдавливаю ее до состояния трухи. В голове потрескивают слова Лео, его обещание не убивать, покончить с криминалом навсегда.
Виктор возвращается с чашкой.
– Твой чай, солнце, – подает и садится на ковер передо мной. – Ты не похожа на курильщицу.
– Я и не курю.
– Я тоже. Делаю исключение, когда не получается заглушить мысли в голове.
– Судя по тонне окурков, мыслей было много.
– Угу. – Он берет сигарету. – Поднял вчера дело убитой в твоем университете студентки. Подумал: вдруг на месте преступления находили символы нашего маньяка, но вместо этого наткнулся на кое-что другое.
– Что?
Я разгоняю ладонью дым и спешу отхлебнуть чая.
– Некоторые студенты рассказывали, что жертва редко появлялась на парах и хвасталась, что работает на одну богатую женщину. Однажды она упомянула тайное общество, которое творит новую историю и когда-нибудь уничтожит систему.
– Почему в этом мире псих на психе? – раздраженно тру виски.
– Потому что нормой считаются удобные обществу люди, а истина в том, что нормы не существует.
– Сказал шизофреник.
– Голоса в голове – не самое страшное, – парирует Виктор с улыбкой.
Я смотрю в его янтарные глаза, а он не отрывает взгляда от меня: до тех пор, пока нас не отвлекает сквозняк, который отворяет дверь в кабинет, где на стенах блестят десятки зеркал.
– Зачем тебе столько зеркал?
– Чтобы не забывать, кто я на самом деле, – в его голосе звучит какой-то страх.
– Жутко.
– Я? Или комната? – усмехается он.
– Ты. И комната. Особенно если забрести туда ночью с фонариком. – Я встаю с пустой чашкой и иду на кухню. – Налью еще твоего чудо-чая. Вкусный, зараза.
– Фирменный рецепт, – гордо заявляет Виктор, заваливаясь спиной на мягкий ковер. – Мне тоже налей.
– Обойдешься.
– И как Лео тебя до сих пор не прибил? – интересуется Виктор вдогонку.
Я хмыкаю.
– Как-то у тебя слишком чисто сегодня в квартире, – удивляюсь я. – Генеральную уборку сделал?
– Девушку вчера приводил, – отзывается он воодушевленно. – Ты так кривилась прошлый раз, что я решил не пугать новую подругу.
– А я думала, что ты почкованием размножаешься.
Виктор бурчит, но слова заглушает звонок его телефона. Я наливаю себе ромашковый чай, делаю глоток и иду обратно в гостиную, одновременно проверяя сообщения.
Черт, когда же Лео ответит?
В дверях врезаюсь в Виктора. Ругаюсь. Поднимаю голову. Пугаясь стеклянного взгляда мужчины, замолкаю и спрашиваю:
– Что случилось?
Рука Виктора сжимается у меня на плече: одновременно и утешающе, и взволнованно.
– Краусы мертвы, – шепчет он. – Их убили в больнице.
Горло сводит судорогой. Боль пронзает солнечное сплетение, и в глазах темнеет. Я роняю кружку.
Глава 38
– Уверена, что хочешь со мной? – озадаченно спрашивает Виктор, отвлекаясь от дороги. – Тебе лучше не смотреть на трупы.
Я открываю глаза.
Просыпаюсь будто от кошмара. Абсолютно дезориентированная. И осознаю, что происходящее – никакой не сон.
Автомобиль мчится с безумной скоростью. В другой день я бы потребовала Шестирко сбавить обороты, но сегодня мне плевать. Даже если выедем на встречную полосу и в метре от лобового стекла окажется грузовик… я смиренно опущу голову в ожидании удара.
Вновь закрываю глаза.
Пытаюсь сосредоточиться: дышу глубже, хоть поначалу это и трудно, но тело я умудряюсь утихомирить – пульс замедляется. А вот мысли кружатся, словно больные птицы. Я не могу их удержать. Они с разгона врезаются в мозг, клюют и разрушают меня.
Я вспоминаю слова Лео – каждое его гребаное слово! – и ужасаюсь, как великолепно ему удается манипулировать мной.
И до чего легко я прощаю…
Однако в этот раз он ударил в самое сердце, вдребезги разбил мою душу: если раньше играла красивая симфония, то теперь осталось лишь шипение помех.
– Он поклялся, что больше никого не убьет, – бормочу, сдавливая в руке кулон с черным фениксом. – А смешнее всего то, что я ему поверила.
Изо рта вырывается горький смех. Удерживая слезы, я запрокидываю голову и разглядываю потолок «Мерседеса». Остаток пути едем в молчании. Зимний ветер свистит за окнами. Мне до боли холодно. И далеко не из-за мороза.
Я ощущаю на себе сочувственный взгляд и боюсь повернуть голову. Жалость Виктора станет последней каплей: я полностью потеряю самообладание и в лучшем случае впаду в истерику.