– Узнаешь, Хромик.
– А Виктор? Его тоже накажешь? – фыркаю, делая двусмысленный акцент на последнем слове и изображая пальцами кавычки.
– Он сам себя наказывает по жизни.
Адвокат гладит мою щеку теплой ладонью. Я же пытаюсь примерить на него образ садиста… издевательства над жертвами, которые приписывают тому маньяку; представляю, как с надменной улыбкой Лео отпиливает кому-то пальцы…
Вернее, я не могу этого представить!
Многие серийные убийцы в обычной жизни ничем себя не выдавали, да, но сопоставить образ кровавого истязателя с Лео кажется невозможным.
– Так вы с Виктором учились в одной школе?
– Угу, но он на два года старше и лет с девяти со своей компанией доставал нас с Глебом. Впрочем, не совсем он, если быть до конца откровенным, а его друг. Шестерка везде ходил хвостом за тем парнем, тем самым, кто погубил мою сестру. Не знаю почему, но Виктор всегда делал все, что вожак их стайки от него хотел. Меня это в нем даже пугало. Беспрекословное подчинение. В чистом виде. Он его перерос, думаю, но тогда… в общем, Виктор виноват в смерти моей сестры не меньше самого насильника.
– Возможно, для него до фанатизма важна верность? До последнего защищал… преступника.
Лео моргает. Судя по лицу, выхватывает из моей речи аналогию, после чего с усмешкой говорит:
– Мой дядя говорил, что верность превыше всего на свете. Выше любви и свободы. Ты сказала прямо как он.
– Ты… презираешь Виктора?
– Возможно. Но не более.
– Почему?
– В нем достаточно ненависти к самому себе. Моя там не поместится. Он же чокнутый. И, помимо собачьей натуры, Шестерке его сумасшествие всегда смертельно вредило.
– Он шизофреник? Мне так показалось.
– Шизофреник. Суицидник. И работает в органах. Чудеса, не правда ли? Шизофрению Виктор умело скрывает. Режет ли вены, не знаю. Но после случая с моей сестрой он едва себя не убил. Врачи его еле откачали. Нажрался таблеток. Совесть замучила, видите ли, бедняжку.
– А он… он ведь не насиловал?
– Думаешь, он был бы жив, будь это так? – мрачно говорит Лео. – Ты должна кое-что понять. Для Виктора дело киллера – не просто очередная загадка, которые он до безумия любит. Это личное. Я понял это, как только увидел его взгляд. Он хочет уничтожить прошлое. Раз и навсегда. И считает, что нужно – нет, не засадить, – а убить киллера. Он с радостью сделает это. Сам. Виктор уверен, что убийца – кто-то из моего окружения. Но вот вопрос… как узнать точно… кто? Виктор – ранимая душа. Если не будет уверен, не убьет. А потом он убьет себя. Скорей всего. В общем, Эми… не связывайся с ним.
– Если бы Глеб меня не похитил…
– Глеб ответил за свой поступок. Не злись на него. Он ненавидит себя больше, чем ты его. Глеб. Виктор. Все одно. Первый забивает голову формулами, экспериментами и дурью. Второй бегает, разгадывая кровавые шарады, чтобы ни на секунду не оставаться наедине с собственными мыслями и чувствами, ведь когда эти двое размышляют о своей жизни, все настолько хреново, что убить себя хочется.
Лео сцепляет наши пальцы, целует мое запястье.
– Это ты его избил?
– Глеб напал на тебя. Еще и угрожал. Он должен был ответить за это.
– Он ведь твой друг.
– Есть границы, которые нельзя переступать. Он не имеет права прикасаться к тебе. Никогда. Никто не смеет. Это хорошо, что Глеб – мой друг… Эми, что бы ты ни думала, я не причиню тебе зла. А если кто-то навредит тебе, я его убью, растащу на части: кусок за куском, нерв за нервом. Я убью любого, кто посмеет обидеть тебя.
– А если это будешь ты сам?
Лео плотнее прижимает меня к себе. Я прикусываю губы, вдыхая шоколадно-древесный запах его волос.
– Знаешь, что самое страшное в регулярном насилии? Жертва не понимает, что происходящее с ней ненормально, она слаба и не способна рассуждать трезво. Ты другая, к счастью. Ты сильная. И… я хотел сказать… извини, что накинулся в университете. Я был в ярости. Ты исчезла. А потом сказала, что была у какого-то друга. И я сорвался. Это были не минутные пошлые желания, это была злость. Разрушительная злость. Но если я снова попытаюсь склонить тебя к тому, чего ты не хочешь, то лучше ударь меня чем-нибудь тяжелым.
– Зачем?
– Потому что мне хочется быть другим.
– Типа хорошим?
– Типа… – Я слегка теряюсь. – Правда. То, как я себя повел… мерзко. Прости меня.
– Я подумаю…
Он улыбается и поднимается на ноги со мной на руках.
– Эй, куда мы?
Вцепляюсь в его шею.
– К машине. Дендрарий через пятнадцать минут закрывается.
Он выносит меня на улицу и опускает.
– Как тебе судья, у которого теперь работаешь? – спрашивает, беря меня за руку и ведя следом.