Я осматриваюсь. В оранжерее есть растения, которых я никогда не видела, и очень хочется о них спросить, но точно не у Глеба. Хотя он же, думаю, их и выращивает.
Парень отрывается от книги и изучает кляксу под микроскопом, усиленно крутит колесико, регулируя положение окуляров. На тонких пальцах следы кислотных ожогов. Одет Глеб сегодня по-домашнему: синие джинсы в пятнах и белая кофта с подвернутыми рукавами.
На книге в его руках я ищу название или автора, но она в однотонной серой обложке.
Вспоминаю, как боялась Глеба в доме у моря, как готова была на коленях умолять оставить меня в живых… а ему было плевать! Становится дурно. Каждая угроза вонзилась в память копьем, и от основания удара расползаются гудящие трещины – они углубляются при взгляде на парня.
Сжимаю кулаки.
Над головой содрогается ветка, и я шарахаюсь в сторону. Огромная белая птица маневрирует на плечо Глеба, каркает, спрыгивает на пол и с трещащим звуком ругается.
Я пячусь. Случайно задеваю плечом горшок на полке, тот падает и разлетается вдребезги на плиточном полу. Глеб устало трет переносицу, переводит взгляд на свою птицу с выражением лица: «Вот с какими дурами приходится иметь дело».
Я догадываюсь, что это ворон. Самый настоящий ворон-альбинос!
– Ого, такие бывают? – не сдерживаю изумления. – Никогда не видела белого ворона.
Глеб окидывает меня гордым взором, уделяя особое внимание платью. Я редко ношу женственную одежду, предпочитаю вещи, в которых можно чувствовать себя уютно: лосины, кофты, джинсы, кроссовки… Кажется, будто Глеб это знает и удивлен моим нарядом. Еще бы. Платье-то Венеры. Я бы такое блестящее и до удушья обтягивающее никогда не купила.
– В мире бывает все. – Глеб улыбается, но улыбка обжигает холодом. – Птицы-альбиносы, двухголовые щенята, умственно отсталые девушки, не понимающие намеков…
– Боже, за что ты меня так ненавидишь? – Я скрещиваю руки на груди и ядовито зыркаю на белобрысого.
– За то, что я говорю: «Брысь», – а ты по-прежнему мозолишь глаза?
– Я понимаю, почему ты хотел от меня избавиться до того, как я узнала, что Лео убийца, но теперь-то чего бесишься? Я похожа на твою бывшую? Или девушку, которая не дала тебе в школе? Откуда столько презрения?
Ворон тянет Глеба за край кофты и кокетливо каркает. Парень вздыхает, гладит птицу, и та от удовольствия прикрывает алые глаза, хохлится.
– Ответь на один вопрос, малая… почему ты здесь? Думаешь, вы с Лео будете вместе? – Глеб вещает так вальяжно, словно декламирует стихотворение. – Или что любовь его изменит, он исправится, будет ландыши по утрам собирать и мастерить кормушки для птенчиков в парке? А потом начнет писать сообщения, что закат за окнами так же великолепен, как твоя сладчайшая улыбка, и – о, прекрасная Эмилия, я погибаю без твоих теплых пальчиков у меня в штанах…
– Если он такое напишет, я его заблокирую.
Глеб смеется, собирая с пола пробирки, колбы, стеклышки – расставляет их на широком подоконнике. В оранжерее одно окно тянется сплошной двухметровой полосой.
Ворон кружится у моих ног. Несколько раз впивается клювом в край платья, отщипывает блестки – ему определенно нравится их мерцание, – прыгает вокруг меня в полном восторге.
Я поправляю подол и очередной раз втягиваю запах вина. Оно насквозь пропитало ткань.
– Прости, я забыл, – ехидничает Глеб. Под светом лампы он рассматривает жидкость в пробирке. – Ты же у нас нарасхват. Роковая женщина! Сбежишь от Лео к Шестерке… М-м-м, кстати, как Лео отреагировал на ваш поцелуй? Вот это напор! Не успела из одной постели выползти, как в другую нырнула.
Глеб насмешливо цокает языком.
– Не было там поцелуя, – огрызаюсь я, но слова белобрысого заставляют покраснеть.
Чтобы не смотреть в злорадное лицо Глеба, я исследую первые попавшиеся предметы на полках, снимаю крышку с маленькой баночки и чуть не задыхаюсь от вони.
– О все святые, что там?!
Я кашляю, закрывая нос.
– Бутилселеномеркаптан.
– Какая гадость! Дышать невозможно!
Смрад из банки даже описать тяжело. Адская выгребная яма. Смесь нечистот, чеснока и гниющей капусты!
– Духи хотел тебе сделать. Подбирал аромат под характер. Между прочим, он числится в книге рекордов Гиннесса как самый зловонный запах на свете. Я старался. Могла бы и оценить.
– Да что с тобой не так?
Я опираюсь бедром о подоконник и заглядываю в серые глаза. На свету радужки Глеба переливаются голубым, и кажется, что смотришь на море в плохую погоду, не голубое и не серое, что-то между.
У Глеба глаза-хамелеоны. Красиво.