– А чем, кстати говоря, не вариант? Может, так и сделать?
– Не говори глупости. Тебе захотелось острых ощущений? Как пить дать, тебе навесят срок! Не знаю, правда, сколько за это дают. Но мне почему-то кажется, что прилично. Ты оставила человека без помощи, а это, как я понимаю, не шутки.
– Господи, я даже не знаю, жив он сейчас или мертв! – простонала Евгения. – Вот ведь кошмар-то!
– Даже если бы ты это знала, вряд ли это могло бы что-то изменить. Сейчас уже поздно. Его, конечно, обнаружили и оказали необходимую помощь. Ну, или… – Она выразительно замолчала.
– Или что?
– … или эта помощь ему уже не нужна. Тебе еще повезло, что рядом не оказалось людей! Ты просто уехала, а ведь могло быть куда хуже.
– Хуже и так некуда, – не согласилась Евгения. – Да, я уехала, но мне теперь кажется, что было бы лучше, если бы меня задержали сразу. Я не могу жить в состоянии неизвестности. Это невыносимо!
– Успокойся. Скорее всего тебя не обнаружат. Если прошло уже больше суток и никто к тебе не пришел, не позвонил, не вызвал тебя куда-то, значит, возможно, все еще обойдется. Тебя не найдут.
Евгения с сожалением посмотрела на подругу. Та ее не понимала! Софья искренне считала, что все страхи Швец объясняются лишь тем, что она боится, что ее обнаружат. Вчера Евгения рассуждала так же.
– Я не о том говорю, Соня, – прошептала она. – Я говорю не о своем аресте. Ты понимаешь, я с этим просто не смогу жить!
– Ты имеешь в виду муки совести и все такое? – проговорила Софья, с вожделением глядя на шипящую на сковородке лазанью. – Принесите-ка мне тертый сыр, – это было сказано уже официанту.
– Да, я про совесть, – подтвердила Швец. – Мне невыносима мысль о том, что я погубила человека, а теперь сижу здесь, словно ничего не произошло, а после обеда опять пойду на работу. После работы – домой. И так без конца…
– Ну, а ты предпочла бы тюрьму?
– Не тюрьму, конечно. Но что там еще дают? Понимаешь, мне было бы проще, если бы меня сейчас расспрашивали, ругали… В этом была бы какая ни есть, но определенность. Процедура расследования весьма неприятна, но она далась бы мне легче, чем мое настоящее положение – странное, неопределенное, требующее соблюдение правил конспирации. Все эти предосторожности, опасения, косые взгляды через плечо – не следит ли кто за мной? – все это претит мне! Словно я – какая-то беглая преступница! Хотя, если задуматься, так оно и есть. Конечно, если бы мне предъявили обвинение, я чувствовала бы себя не лучшим образом. Я боялась бы за себя, переживала… Возможно, я бы защищалась, говоря, что всему виной плохая видимость, скользкая дорога и даже сам пешеход. Я придумывала бы себе оправдания, но не сидела бы вот так, в полной растерянности, не зная, что предпринять. Я не терзала бы себя неизвестностью…
Софья потянула на себя длинную полоску расплавленного сыра. Кусочек оказался горячим. Она с досадой бросила вилку.
– Черт знает, о чем ты говоришь, Женька! Посмотрела бы я на тебя, если бы к тебе подошел милиционер и попросил тебя пройти для разговора в ближайшее отделение! Мигом бы забыла про свои муки совести и думала бы только о том, где найти ловкого адвоката, чтобы он вытащил тебя из всей этой кутерьмы!
– Может, и так. Но неизвестность всегда хуже.
– Хуже, хуже… Интересно, а ты подумала сейчас о других? О тех, кто нуждается в тебе? Что будут делать они, если ты попадешь под следствие или, еще того хуже, в тюрьму?
– Ты имеешь в виду работу?
– Бог ты мой, Женька, какую работу?! Я имею в виду твою семью!
– А при чем тут моя семья?
– А при том! У тебя двое детей. Восемнадцатилетний сын, за которым нужен глаз да глаз. Дочка, которой всего три года, и она нуждается в матери. Кто за ними будет смотреть? Воспитывать, целовать их на ночь, контролировать, наконец?
– Да, но у них еще есть отец… И Нурия…
Софья жевала лазанью и согласно кивала головой.
– Да-да… Отец и Нурия. Симпатичный, еще молодой папаша. Бывший чемпион. В собственном доме, на своей машине. Детки, которые нуждаются в ласке и любви. Просто картина маслом!
Евгения озадаченно посмотрела на подругу. Что та имела в виду? В этом ее насмешливом взгляде, в преувеличенно активном кивании головой было что-то искусственное, скрывающее некий намек.
– Ты опять за старое, Соня, да? – вспылила она. – Как тебе не совестно! Сколько лет я тебя знаю, столько же лет ты пытаешься внушить мне, что Александр – ненадежный муж и никудышный отец.
– Заметь, об этом сейчас говоришь ты, а не я!
– Но что тогда, ради всего святого, ты пытаешься сейчас мне доказать? К чему эти твои ужимки и твое многозначительное «да-да», словно тебе известно что-то такое, что неизвестно мне!