— Мне кажется, Ваше сравнение не слишком корректно. У гипотетических мамы-папы, о которых Вы говорите, кроме подержанных «жигулей», ничего нет, а у Министерства обороны огромный и к тому же растущий бюджет, в рамках которого можно решить куда более серьезные проблемы, чем невыплата зарплаты на отдельном предприятии.
— Не думаю, что Вы правы. Бюджет серьезный, но и нерешенных проблем немало. Но я бы обратил Ваше внимание на следующее: даже несмотря на то, что сделки проводились в условиях дефицита времени, во всех случаях реализации имущества предварительно были затребованы заключения профессиональных оценщиков. Нет ни одного случая, чтобы активы продавались ниже стоимости, определенной при такой оценке. Хотя на самом деле по закону она вовсе не требовалась: согласно гражданскому законодательству здесь действовало правило свободы договора c абсолютно легальным правом установления продажной цены на основании взаимного соглашения сторон. Поэтому ни o каком «занижении» в принципе не может идти речи. Интересно, что по этому поводу такая авторитетная газета, как «Ведомости» (№ 134 от 29.07.2013), провела опрос представителей риелторских агентств и все они подтвердили, что продажные цены на реализованную недвижимость «вписывались в погрешность оценки».
Я бы еще как-то мог понять, если бы обвинители, утверждая, например, что некое здание на самом деле стоит не 700 миллионов, за которые оно продано, а миллиард рублей, заявили, что Главная военная прокуратура или Следственный комитет сами готовы скинуться и выкупить его по той самой «рыночной» цене. Но пока этого нет, как и не было конкретных покупателей по таким ценам, позиция следствия представляет собой, как говорят шутники, не более чем теоретическое размахивание руками.
Буквально на днях Минобороны назвало цифры, из которых следует, что из 256 назначавшихся в 2010–2012 годах аукционов по продаже высвобождающегося имущества 2/3 не состоялось из-за отсутствия покупателей. Очень красноречивый ответ фантазерам, декларирующим некие мифические «рыночные» цены.
— Я, в отличие от Вас, не знаю этого дела в деталях. Зато хорошо представляю себе, с какой легкостью у нас в стране находят нужных оценщиков и не запрещенные законом методы, когда государственное имущество надо быстро сбыть в частные руки. Вы уверены, что тут не было никакой корысти? Или, говоря юридическим языком, коррупционной составляющей?
— Как юрист, я бы предпочел говорить о конкретных обвинениях или хотя бы подозрениях. На данный момент, насколько я знаю, ни о какой коррупционности в деле Оборонсервиса речь не идет.
— Евгении Васильевой, которая, собственно, и осуществляла распродажу активов Минобороны, предъявлены серьезные обвинения в злоупотреблениях. Но удивительно — наш суд, который исправно отправляет обвиняемых под арест, вдруг продемонстрировал гуманность. Не проявив ее, к примеру, по отношению к участницам Pussy Riot. Чем объяснить такое добросердечие судей?
— Я бы не стал иронизировать по этому поводу. Отвечая на Ваш вопрос, для начала приведу цитату из выступления Генерального прокурора РФ Юрия Чайки на одном из заседаний в Совете Федерации: «Неадекватно состоянию преступности широко применяется в качестве меры пресечения содержание под стражей. Удовлетворяется свыше 90 % ходатайств следователей o заключении под стражу… На наш взгляд, негативную тенденцию необходимо пресечь уже сейчас, не дать ей возможности развиться и укрепиться». Действительно, многие юристы — и ученые, и практики — крайне озабочены тем, каким путем развивается современное российское правосудие, имеющее в значительной степени репрессивный характер. Именно для борьбы с такими искривлениями за последнее десятилетие в уголовный закон были внесены изменения, направленные на замену заключения под стражу альтернативными мерами пресечения. Слава богу, что дело сдвинулось c мертвой точки: за весь 2012 год вместо помещения в СИЗО российские суды в 347 случаях применяли залог и в 1508 случаях — домашний арест. Парадокс в том, что, когда эти вполне разумные меры стали весьма робко внедряться в жизнь, появились недовольные такой гуманизацией. Хотя совершенно ясно, что в современных российских реалиях смысл помещения человека в условия изоляции — это прежде всего оказание на него психологического давления c целью сломить волю арестованного.
Возвращаясь к ситуации c Васильевой, скажу, что правильным и никак не противоречащим закону было бы изменить нескольким другим арестованным по тому же делу женщинам меру пресечения на более мягкую, не связанную c лишением свободы. B действительности наблюдается иное, задержанным предлагается альтернатива: или идешь в тюрьму, или говоришь то, что мы хотим от тебя услышать.