— В системе появился маленький элемент гуманизации. Видимо, в связи с тем, что пересажали уже такое количество человек, решено, что нужно если не остановиться, то хотя бы поставить запятую.
Радует все большая распространенность применения практики домашнего ареста. Однако кардинальных каких-то сдвигов нет. Накануне председатель Верховного суда Вячеслав Лебедев заявил, что обвинительного уклона в нашей судебной практике нет. А я предлагаю посмотреть недавние выступления Путина и ранее — Медведева, которые считают, что он почему-то есть… Вот известное высказывание, приписываемое Черчиллю: «Есть три вида лжи: ложь, наглая ложь и статистика». И когда мы берем, как это сделал Лебедев, в рассмотрение судебную статистику, то дело не в этих циферках, а в том, что обвинительный уклон-то никуда при этом не делся. Внешне есть какие-то сдвиги. Вот взять дело в вашем Центральном суде (имеется в виду дело в отношении Юрия Гамбурга. — Прим. ред.). Внешние атрибуты — вежливость, формальная внимательность — в наличии. Однако когда доходим до решения вопросов, которые я считаю священной коровой судебной системы — заключения под стражу, исключения недопустимых доказательств, — сразу становится понятным, что цена этим поверхностным признакам — ноль, минус единица. Хотя, конечно, в комфортных условиях и работается легче, не так как в первом юкосовском деле, наполненном агрессией. В результате новелл, вносимых в закон, всё время появляется очередная виньеточка на теле уголовно-процессуального кодекса. Сейчас, например, пытаются восстановить дореволюционную должность следственного судьи. Но если сейчас судья, который выносил решение по «делу ЮКОСа», займет такой пост, то ровным счетом ничего ведь не поменяется… Есть, конечно, и меры, действительно соответствующие здравому смыслу, но я не устаю повторять: Россия — страна парадоксов, любые адекватные институты извращаются на нашей почве, превращаясь в абсолютную противоположность. Если на Западе действительно независимый суд и во главу угла общество ставит законопослушание, то у нас любые разумные полномочия становятся очередным оружием в руках Марьиванны, облаченной в судейскую мантию. Правосознание людей, составляющих сейчас наши законы или применяющих от имени власти, начинает активно фонтанировать только тогда, когда они сами садятся на скамью подсудимых. Это очень интересно сравнивать. Какой широкий спектр возмущения, негодования, помноженное на реальное знание закона, открывается у этих людей, когда они оказываются «по другую сторону баррикад»! Так и хочется спросить: «Марьиванна, ну чего же ты сама так не оценивала, когда была на посту?»
— Кстати, о статистике — сейчас процент оправдательных приговоров составляет всего 4,5 %. Как Вы считаете, эти цифры соответствуют действительности?
— Безусловно соответствуют. Только радует ли это?
— Ну вообще-то это больше, чем в предыдущем году.
— Ах, ну да. Что называется — труп слегка вздрогнул… Сейчас проведу параллель, чтобы все стало понятно. В «плохой» царской России количество оправдательных приговоров доходило до 40 %. В «жуткие» сталинские времена — до 10 %. В советское время они совсем исчезли, потому что считалось, что партия, к которой принадлежали и судья, и сторона обвинения, ошибаться не может. Когда у нас появился институт суда присяжных, количество оправдательных приговоров возросло, кажется, до 25 %. Если бы еще нынешние 4,5 % были вынесены при идеальной работе следствия, я бы восхитился. А так, ежедневно сталкиваясь с обратным…
— Что-то может переломить эту тенденцию?
— Известны случаи, когда в некоторых странах полностью меняли судейский пласт. В одном из интервью на радио я предложил провести люстрацию всего корпуса у нас, полностью набрав иностранную команду — людей с западным менталитетом и правосознанием, которые не знают, что такое не исполнять закон. Такие проекты, кстати, очень основательно рассматривались в некоторых постсоветских странах. На следующий день сам ужаснулся своим словам — любой иностранец ведь испортится у нас… Честно говоря, сейчас я не вижу никаких реальных инструментов, способных изменить сложившуюся ситуацию. На самом деле у нас был очень хороший уголовно-процессуальный кодекс на момент принятия, получивший в свое время высокую экспертную оценку Совета Европы. Он деградировал уже попав в руки судей, которые стали действовать по принципу «эту статью я читаю так, эту эдак, а третья меня и вовсе не касается». Знаете, если внимательно почитать статью, касающуюся заключения под стражу, то окажется, что сидеть должна лишь десятая часть тех, кто сидит сейчас. Вот как сейчас приводят доводы по Гамбургу — он может сбежать. Барщевский в одной из передач верно сказал, что не сбежать может только труп… А я в одном из процессов в Басманном суде Москвы не выдержал и на аргументы обвинения «подсудимый может то, может это» сказал следующее: «Следуя вашей логике, нужно кастрировать всю мужскую часть населения, потому что каждый ее представитель может являться потенциальным насильником». Судья посмеялся, но заключение под стражу оставил в силе. По смыслу закона должны быть реальные доказательства того, что человек собирался скрыться от следствия — сняли с яхты, нашли план побега… А у нас это звучит — «о, смотрите, у него же есть ноги».