— Ты что это, мать? — прохрипел Игорь.
Ольга вздрогнула.
— Какая я тебе мать? — Она встала. — Ты лучше попей. Тебе нужно побольше пить. Лучше меня ведь знаешь.
С большим трудом Градов сделал несколько глотков.
— Аспирин, — приказала она.
Тяжело дыша, Игорь приподнялся, проглотил таблетку и рухнул на подушку.
— Может быть, всё–таки врача? — встревожилась Ольга.
— Не надо, я сам врач. Это грипп.
— Грипп? Летом?
— Ну, что–то вроде того…
Он задохнулся в кашле и судорожно схватился за грудь.
— Что, плохо?
— Что–то лёгкие… того… — Градов прижал ладонь к рёбрам. — Как бы не пневмо–ния… Придётся, кажется, принимать антибиотики.
— Вот поменьше бы курил! — вдруг разозлилась Ольга. И вернулась к своему вяза–нию.
— А сама–то!..
— Я уже старая, мне можно.
Игорь провалялся два дня. На третье утро проснулся холодный, мокрый от пота и почувствовал, что полегчало. Он даже попытался было подняться, но тут быстро, без стука, вошла Ольга, и пришлось спрятаться под одеяло. Как все выздоравливающие, Градов вдруг стал замечать, что одет не совсем подходяще.
— Оленька, — позвал он притворно слабым голосом.
Она участливо наклонилась к нему.
— Что, совсем худо?
Не дав ей опомниться, Градов быстро обнял её и привлёк к себе. Немного отупевшая от двух бессонных ночей, Ольга растерялась.
— Ты… ты с ума сошёл!
— Знаешь, — жалобно произнёс он, — така–а–ая слабость…
— Слабость?
— Ага. Двумя руками согнуть не могу…
— Ах, пошляк! — Ольга захохотала. — Лежи, лежи… слабак…
После обеда Градов поднялся и вышел на воздух. Сделав несколько глубоких вдохов, он задрал голову. Вверху, под самым, казалось, куполом неба умиротворяюще шуршали сосновые ветки. Быстрый, суетливый росчерк — пробежала белка. Прямо к ногам упала наполовину изгрызенная шишка. Где–то вдали, в лесу, отозвалась кукушка.
— Здорово, — вздохнул Градов. — Нужно один раз сдохнуть, чтобы как следует научиться замечать всё это.
— Ох, как я перепугалась, — Ольга опустилась рядом с Градовым на лавочку. — Гляну на тебя — и всё внутри холодом… У тебя было такое лицо, Игорёк…
— В науке это именуется «маской Гиппократа», — хитро прищурился Градов.
— Как это?
— Ну, когда пациент готовится концы отдать, у него заостряются черты лица, вваливаются глаза, резко обозначаются скулы…
— Не городи чушь! — рассердилась Ольга.
Она раздражённо дёрнула плечом, поднялась и подошла к колонке, чтобы вымыть руки. Потом вернулась и нежно впечатала мокрую свою ладонь Градову прямо в лоб.
— Не пори ерунду, — повторила Ольга. И, немного помолчав, поинтересовалась: — Кстати, Гиппократ помер от гриппа?
Тут уж Градов не выдержал и расхохотался.
— Ага, подавился соплями…
— Мальчишка ты, совсем мальчишка, — она покачала головой.
— Это только с тобой…
Он обнял её за талию.
— Ты что? — удивилась Ольга.
Градов поднял глаза по–собачьи преданно, вопросительно.
— Люблю тебя… — сказал он. — Очень трудно перешагнуть через барьер, как это ни странно…
Она внимательно заглянула ему в глаза.
— Ты вправду хочешь этого? Почему?
— Глупый вопрос. — Градов пожал плечами. — Вполне естественно… зов генома…
Он резко поднялся.
— Какой вздор мы несём, Оленька! Неужто непременно нужно называть вещи своими именами?
Она рывком сорвала полотенце с веревки, вытерла руки и пошла к домику. Но, сделав несколько шагов, обернулась и почти неслышно, одними лишь губами, произнесла:
— Минут через двадцать Нелька уйдёт на пляж.
— А если нет?
— Вот дурачок… Уйдёт!
…Когда Градов вошёл в комнату, Ольга сидела на кровати в излюбленной своей позе — обняв одно колено руками. Она неотрывно следила за дверью, и этот обжигающий взгляд заставил Игоря остановиться в нерешительности.
— Запри, — тихо приказала она.
— Оля… — выдохнул Игорь неуверенно.
— Чшшш, сумасшедший мой, — прошептала она. — Не нужно ничего говорить…
Он обнял её и с леденящим восторгом почувствовал, что под халатом у неё нет никакой одежды. Он ощутил ладонью тепло её тела, но это не прибавило ему сил. Трудно и аритмично дыша, он целовал её и, слабея от запаха её духов, шептал её имя. Она задёрнула гардины и сама расстегнула ему рубашку, потом, застенчиво отвернувшись, сбросила халатик и юркнула под одеяло. Градов медленно разделся, мучаясь оттого, что каждое движение, каждый жест стали вдруг казаться ему пошлыми и неуместными в своей излишней откровенности.