Я всё-таки нашла нормального дизайнера, и теперь весь мой дом – сплошные окна.
Я люблю, когда в комнаты по утрам льётся солнечный свет, и всё вокруг кажется янтарным.
У меня в комнатах, в тех, что я бываю постоянно, стоят
цветы. По дому бегает две кошки, одна персидская, и одна
обычная, и пекинес. Я не представляю жизни для животных.
Прихожу домой, моя любимая Манюня забирается ко мне на грудь, сначала потопчется от души, впиваясь когтистыми лапками мне в кожу. Кстати, коготки она выпускает аккуратно, не дай Бог сделать больно хозяйке.
Полижет мне шею шершавым язычком, помурзится, а когда я начинаю с ней разговаривать, кивает мордочкой, и издаёт странные звуки, как я говорю, скрипит.
Мне порой кажется, что у неё человеческая душа. Она словно понимает, что ей говорят, понимает, как я её люблю, и отвечает взаимностью. Ждёт меня у порога, ластится после долгой разлуки. Правда, от неё весь дом в шерсти, но это такая мелочь. Моя Манюня – мой аутотренинг. Моя пушистая любимица. Пушистая бестия, она рычит, если, по её мнению, мне угрожает опасность, кричит, когда я ванне.
Что твориться в мозгах у моей кошки, непонятно. Но, ей, видимо, кажется, что от ванной исходит скрытая опасность.
Удивительное животное, и такое умное.
Мяу, раздалось снизу.
Моя лапуля, как всегда, меня встречает.
- Ну, иди сюда, - я подхватила кошку на руки, швырнула туфли и сумочку, и пошла на кухню.
Умираю от голода, у меня сегодня утра маковой росинки во рту не было. Работа в театре отнимает почти всё время, на себя уже времени не остаётся. Да и роли у меня не ахти. Долгое время моя коронная роль была – « Ваш кофе, сер ». И всё.
Последнее время, правда, меня стали замечать, я снялась в сериале, но уже давно поняла, что выбрала профессию не по себе. Меня раздражает сцена, раздражает лицедейство, и я не ощущаю того, что испытывает любой актер, выходя на сцену. Я не рождена артисткой, и мне ею не стать никогда.
Я вытащила из шкафчика свой любимый кофе « Атташе », сварила ароматный напиток, приготовила бутерброды с семгой, и уселась перед телевизором. Маняшка забралась ко мне колени, выпросила кусочек рыбки, и уснула.
Я сама недолго бодрствовала, допила кофе, выключила
телевизор, и отправилась спать.
- Нет, это просто что-то немыслимое, - ругалась по телефону маменька.
Я ещё не до конца проснулась, хоть и приняла холодный душ, находилась в пространном состоянии и не могла полностью осмыслить, что говорила мне маман.
Обычно, когда она начинает верещать в диапазоне ультразвука,
я просто отключаюсь, лишь согласно киваю головой, словно марионетка.
Хотя я вчера и рано легла, но не выспалась, и сейчас вяло ковыряла свою любимую овсянку на молоке, и с ванилином, лакала чашками кофе, и пыталась привести себя в божеский вид.
Получалось это у меня плохо. Вообще-то я сова, могу бодрствовать ночью, спать до полудня, а потом встать свежей, словно майская роза. Но сегодня у меня встреча с одним режиссёром, потому я встала в восемь утра.
- Ты слышишь, что тебе говорят? Эвива! – заорала маменька, - как это понимать?
- Что понимать? – вяло отреагировала я.
- Боже мой, это немыслимо. Эвива, проснись, и ответь мне вопрос: почему тебя разыскивает милиция, и какие-то бандиты?
- А, бандиты, - протянула я, отпила из чашки кофе, зевнула, и потрепала Манечку за щёчкой. Кошка выразительно мяукнула, и я протянула ей кусочек ветчины. Пушистая красавица тут же проглотила его, и возмущённо муркнула: мол, ещё давай.
Но кошкам вредно есть ветчину. Кто, знает, что туда напихали. Потому я подхватила её под живот и опустила на пол, к блюдцу с мясом.
- Прекрати потчевать свою кошку, и ответь матери, - влетел мне в ухо раздражённый, громкий голос.
- Мам, поаккуратней, - поморщилась я, - так и оглохнуть недолго.
Маменька пропустила мою реплику мимо ушей, и продолжала добиваться от меня ответа.
- Почему тебя милиция разыскивает? – вопрошала она.
- Наверное, показания хочет снять, - проснулась я, наконец, - я тут в одну историю вляпалась, - и пришлось мне рассказывать, что произошло вчера.
Маменькиному возмущению не было предела.
- Подумать только, - вопила она, - Люся, Люся, немедленно,
корвалол, нитроглицерин. Моя любимая дочь меня в могилу
сведёт.
- А откуда ты про бандитов знаешь? – спросила вдруг я.
- Откуда! Оттуда! – фыркнула маменька, - они пришли к нам в дом. Заявили, мол, такая-то врезалась в их машину.
- Не правда, - заорала я, - это они в меня врезались. Стою себе спокойно, а эти негодяи впечатались мне в зад.
- О-о-о, - раздалось на том конце провода, - о горе мне, горе.
- Мама, прекрати, - решительно заявила я.
Прекрасно понимаю, что её так возмущает.
И на чью сторону, скажите на милость, мне встать.
Аська твердит, что белая ворона, выражаюсь, как древняя старуха, а мать начинает выть, как волк на луну, когда употребляю жаргон.
Асюте это почему-то сходит с рук. Тьфу, надоели.
- Короче, - прекратила вытьё маман, - я заплатила им десять штук, и мы расстались почти друзьями.
Ну, вот теперь моя очередь пришла выйти из себя.
- Мама, какого чёрта ты им платила? – зашипела я, словно разъярённая гюрза, - это они виноваты, и это они должны платить.
- Эвива, молчать, - рявкнула маман, - лучше разбирайся с милицией. И зачем ты дала им мой телефон?
- Э... – проблеяла я, но маменька тут же меня перебила:
- Впрочем, правильно сделала, что дала. Я же должна быть в курсе происходящего с тобой. И сегодня мы с тобой поедем на допрос.
- Может, я как-нибудь одна? – попыталась я было заикнуться.
- Да никогда, - возопила маман, - моя дочь, в милиции. Это кошмар. Что скажут обо мне мои подруги? Мало того, что ты невостребована как актриса, но ты ещё вляпалась в какую-то совершенно ужасающую историю с убийством.
Блин, она теперь с меня не слезет.
Что делать, придётся ехать с ней.
- И во сколько меня приглашали на допрос? – упавшим голосом спросила я.
- В два. Ты должна заехать за мной, заберём по дороге мою
машину из автосервиса, и прямиком в милицию.
- Ясно, - буркнула я, и отключилась.
- Ну, что, Манюня? – посмотрела я на кошку, - придётся ехать с
ней. Тебе вроде Марьяна Георгиевна не по вкусу? Мне тоже
трудно с ней общаться, но что поделаешь, она моя мать. А матерей не выбирают.
И я пошла собираться. Осень в этом году довольно тёплая, я
надела свой любимый, белый костюм, очень строгий, белые туфли на высоченных шпильках, уложила свои длинные волосы в изящную улитку, и последним штрихом были длинные серьги, единственный диссонанс в моём строгом одеянии. Эти золотые подвески потрясно смотрелись с моим обликом. Прихватив из шкафа кожаное, белое пальто, я щёлкнула брелоком зажигания, села за руль, и поехала к режиссёру. Переговоры были недолгими, договорившись обо всём, и подписав контракт, я поехала в посёлок к родителям.
Я не люблю бывать в родительском доме, он начинает меня душить.
Я провела там всё детство. И это детство было словно в тюрьме. Детские воспоминания самые... как бы это сказать, самые сильные, наверное. Я постоянно просиживала над книгами, не имела права выйти из дома, а за непослушание маман не давала мне конфет.
Только папа меня всегда жалел. Частенько, когда я уходила спать, оставшись без десерта, он тихонько прокрадывался в мою спальню с тарелкой моего любимого вишнёвого киселя в руках, и шоколадкой. Дожидался, пока я съем кисель, распаковывал шоколадку, забирал обёртку, и опустевшую тарелку, и уходил, целуя меня на ночь. Он единственный, кто понимал меня, и отца я люблю. Но он всегда был каблуком у матери, и всегда опасался, что мать узнает о том, что он втайне от неё кормит меня запрещенным шоколадом.
Один раз, правда, разразился скандал, когда мать заметила, что наволочки перемазаны шоколадом.