Трудно найти более убедительные формулировки и более точный адрес! В зтой публикации явственно звенит голос Брута. И какая мастерская риторика: ведь автор не обвиняет Бонапарта, наоборот, он защищает его от необоснованных подозрений общества. Эта своеобразная насыщенная предостережениями и угрозами "защита"
должна была основательно задеть будущего консула и императора.
Но все упомянутые разочарования нашего героя тускнеют перед самым главным - перед разочарованием, которое стало для Сулковского одновременно крупным политическим поражением и тяжелейшей личной трагедией, которое выбило у него почву из-под ног и лишило его основной цели и смысла всей жизни.
В некоторых монографиях, посвященных Сулковскому, я заметил явную тенденцию смягчать и даже полностью замазывать исторический конфликт между ним и создателем польских легионов генералом Яном Генриком Домбровским. Такое посмертное примирение известных исторических личностей не кажется мне наилучшим толкованием отечественной истории. Это может привести к абсолютно ошибочному убеждению, что в прошлом поляки знали только вооруженную борьбу, а политическая борьба была изобретена лишь в XX веке.
Столкновение Сулковского с предводителем легионов, генералом Домбровским, бесспорным образом доказанное историками, - это, пожалуй, самый трагичный раздел биографии "польского Сен-Жюста". Долг биографа состоит не в замазывании этого конфликта, а в выяснении его причин и фона.
Началась эта история ранней зимой 1796 года, спустя две недели после знаменитой победы при Арколе. В ходе этой тяжелой трехдневной битвы как командующий, так и адъютант рисковали наравне с рядовыми солдатами.
Бонапарт, попав с конем в болото, чуть не погиб. Сулковский, спасая его, был ранен картечью в плечо.
Легкая контузия на короткое время оторвала адъютанта от командующего. Раненому офицеру поручили доставить в тыл колонну австрийских пленных в несколько тысяч человек. Это прозаическое поручение неожиданно заставило его пережить несколько сильных минут.
Среди пленных он нашел старых знакомых, а в одном из офицеров узнал австрийского генерала, который два года назад задержал его на галицийской границе и несколько дней держал под замком, когда он в одежде армянского купца пробирался из Константинополя в Варшаву. Эта первая встреча, о которой нам известно от Ортанса СентАльбена, наверняка доставила Сулковскому немалое удовлетворение. Но дело было не в ней.
Гораздо важнее было то, что пленные "цесарцы" состояли в основном из галицийских и силезских мужиков, принудительно призванных в армию. Это были те самые мужики, о правах которых он писал в "Последнем голосе гражданина", о которых думал в 1794 году в Константинополе, составляя свой страстный мемориал для французского правительства, о которых ни на минуту не забывал все эти годы, отмеченные необычайными приключениями и баталиями в чужих странах.
Он наверняка нашел среди пленных мужиков из Бельска, где все еще жила его мачеха-мать Маргерит-Софи де Флевиль. Беседы с этими людьми освежили в его памяти все пережитое, все обиды и оскорбления. Рыдзынские мужики, не зная точно, с кем они имеют дело, могли представить ему самые последние сведения о его аристократической родне. Ведь они отлично знали его подловатого дядю Антония, последнего канцлера Речи Посполитой, выдвинутого Тарговицкой конфедерацией, который умер от страха при первом известии о восстании Костюшки; знали они и двух сыновей его предполагаемого отца, князя Франтишека де Паула, которые добровольцами участвовали в итальянской кампании в качестве офицеров австрийской кавалерии...
Продолжавшийся несколько дней марш с колонной пленных встряхнул Сулковского. Делающий карьеру адъютант главнокомандующего французской армии в Италии снова почувствовал себя прежде всего поляком.
Вероятно, именно тогда у него возникла мысль, что из пленных поляков, служивших в австрийских войсках, стоило бы сформировать отдельные польские отряды при Итальянской армии.
Сам замысел не был чем-то новым. После подавления восстания Костюшки идея "польских легионов" в разных вариантах периодически выдвигалась разными эмигрантскими группами. Главенствовали в этой акции радикальные польские эмигранты в Венеции, с которыми Сулковский оставался в постоянных и близких отношениях. Возможно, что именно там он позаимствовал первоначальную идею. Во всяком случае, из исторических данных неопровержимо явствует, что формированием первого "пробного польского батальона" в Италии занялись вскоре после битвы при Арколе и что вдохновителем и организатором этого отряда был капитан Юзеф Сулковский, личный советник Бонапарта по польским делам.
О сформированном Сулковским первом польском отряде нам известно очень немного. Но легко представить, какие надежды связывал с этим "пробным батальоном"
человек, в мечтах уже видящий себя создателем польской революционной армии и ее главнокомандующим. Только вот история нанесла его мечтам безжалостный удар. Как раз в этот период, когда он был занят осуществлением своего замысла, в миланскую ставку Бонапарта явился с уже утвержденным Директорией проектом создания польских легионов генерал Ян Генрик Домбровский.
3 декабря 1796 года во дворце герцогов Сербеллони, где обосновалась ставка победителей, Домбровский представил свои планы командующему Итальянской армией.
При разговоре присутствовал Сулковский. В кабинете Бонапарта встретились два кандидата в командующие польскими вооруженными силами: молодой офранцузившийся якобинец и изрядно онемеченный, пожилой уже генерал-лейтенант шляхетской Речи Посполитой. Выбирать должен был французский полководец, для которого польские дела были только малозначительным эпизодом в собственной политической игре.
Первая встреча закончилась временной победой Сулковского. Напрасно крупный, грузный Домбровский трепыхался, как огромная рыба, в сетях своей корявой французской речи саксонского происхождения. Бонапарт, охлажденный рекомендательными письмами Директории и определенным образом настроенный своим польским советником, отнесся к прибывшему из Парижа генералу высокомерно и просто невежливо. Правительственных рекомендаций он даже не прочитал, на проект создания легионов еле соизволил взглянуть, а автору проекта сухо заявил, что при Итальянской армии как раз формируется польский отряд, в котором как сам генерал, так и его товарищи могут получить офицерские должности.
Домбровский, который, добившись одобрения Директории, был уверен, что вопрос с легионами уже улажен, вышел от Бонапарта весьма удрученным. Он сразу догадался, кто был режиссером отрезвляющего приема, и в письме своему адъютанту Тремо открыто обвинил в этом Сулковского: "Это наш враг, er ist unser Feind! И даже не знаю почему!"
Сколько драматизма в этом скорбном возгласе, заключенном в письме Домбровского. Генерал еще до приезда в Милан знал кое-что о польском адъютанте Бонапарта, знал о славной странице его жизни 1792 года, слышал о его патриотизме и безупречной честности, возможно, даже рассчитывал на его поддержку в реализации своих планов. Полный горького изумления возглас "И даже не знаю почему!" в устах Домбровского имел в то время один смысл: такой человек, как Сулковский, не должен быть врагом легионов!
Я полагаю, что большинство польских читателей этой книги, воспитанное под влиянием вот уже почти двухсотлетнего культа "польских легионов", полностью разделяет гневное изумление Домбровского, вызванное позицией нашего героя. Поэтому я хотел бы вкратце прояснить сложные мотивы его позиции. А она объясняется не только болезненной обидой самолюбивого молодого капитана, но и причинами более общего порядка. Чтобы понять всю сложность этой проблемы, необходимо окунуться в тогдашнюю политическую атмосферу, окружавшую польскую эмиграцию во Франции и Италии.