Каждая из этих церемонных эпистол является чем-то вроде изъявления вассальной преданности. Юзеф прославляет доброту и милосердие князя Антония и заверяет его в своей преданности и благодарности. Покойного князя Августа он вспоминает как своего "милостивого и особливого добродетеля и покровителя". Неоднократно вверяет он себя доброте и опеке нового владельца майората, которого так же титулует "великодушным добродетелем".
В варшавских письмах Юзефа этого периода пробивается уже хорошо знакомый нам по давней переписке тон "бедного сироты" из Рааба, незадачливого графа Теодора. В отличие от своего отца, Юзеф не выпрашивает у главы рода денежного вспомоществования, но за смиренными реверансами чувствуется нелегкое положение молодого человека, неожиданно выбитого из седла и встревоженно ищущего хоть какой-нибудь опоры.
Не будем, однако, слишком серьезно относиться к "верноподданническому" характеру этих писем. Нельзя некритически относиться к письменным документам, если не известны обстоятельства, в которых они возникали.
Письма к новому владельцу Рыдзыны Юзеф писал в исключительно тяжелый для себя период. Он был в отчаянии после недавней смерти сестры, больной, ослабленный и разбитый, так как еще не выкарабкался из той самой "горячки", которая сразила семнадцатилетнюю Теодору.
Лежал он в бедной офицерской квартире, разделяемой со старшим полковым товарищем, и переживал всякие материальные трудности. Смерть князя Августа ощутимо сказалась на карьере Юзефа и на его финансах.
Систему "своей руки", "ходов" и протекций, несмотря на кажущуюся видимость, выдумали не в последнее время. Об этом красноречиво говорят сохранившиеся в архивах приказы о продвижении в чинах Юзефа Сулковского за 1783 - 1792 годы.
При жизни князя Августа очередные производства "отщелкивали" у него каждый год, как на счетчике.
В 1783 году он был кадетом, в 1784 - подхорунжим, в 1785 - хорунжим, в 1786 - поручиком. Правда, звание поручика он получил уже после дядиной смерти, но еще пребывая в ореоле его могущественной опеки.
Все эти продвижения в рыдзынском полку Сулковских были только игрой в солдатики. Юзеф шел в гору, не прерывая напряженных занятий и "концертных номеров" для увеселения обеденных гостей. Связи с полком у него были чисто условные, разве что приходилось бывать на строевых учениях и на парадах по торжественным случаям. Очередные воинские звания он получал от почетного шефа полка в виде именинных подарков.
После 1786 года все изменилось. Переведенный в Варшаву полк был отобран у майората, сменил шефа, вошел в стадию затянувшихся преобразований и реорганизаций, чтобы наконец выйти из них 10-м пехотным полком коронных войск под командованием Игнация Дзялынского.
Изменился полк - изменилось и положение Юзефа.
Окончилась рыдзынская игра в солдатики, окончилось продвижение по протекции. Шестнадцатилетний поручик личного княжеского полка превратился вдруг в обычного поручика регулярной пехотной части. Блистательный кавалер сравнялся с серой полковой братией. Военная служба стала его повседневным занятием, а жалованье поручика - главным источником существования. Производство в следующий чин никто ему на именины уже не дарил. Его, как видно из сроков, пришлось добиваться пятью годами службы.
Унаследованное от дяди мальтийское командорство вместе с двенадцатитысячной рентой у Юзефа также отобрали. Этот задаток в счет возможного наследства после князя Августа с момента его смерти стал уже только пережитком, с которым не могли смириться жадные князья Сулковские.
Уже в феврале 1786 года, еще не успела засохнуть свежезамурованная гробница князя Августа, князь Антоний Сулковский ("великодушный добродетель") возбудил против Юзефа перед Варшавским капитулом Мальтийского ордена процесс о возвращении родового командорства. К счастью для ответчика, великим приором капитула был все еще князь Адам Ленинский, который во второй раз проявил к своему будущему тюремному стражу ничем не вызванное благородство. Несмотря на старания князя Антония, жалоба его была в первой инстанции отклонена.
Но князь Антоний, который в конце этого же года приступил к управлению майоратом, слишком ценил деньги, чтобы из собственного кармана оплачивать "благородные порывы" своего приятеля Понинского. Что он предпринял против решения капитула, в какие инстанции обращался, не известно. Во всяком случае, из последующих писем Юзефа и из других современных свидетельств ясно видно, что молодой поручик полка Дзялынских, несмотря на выигранное в капитуе дело, лишился мальтийской ренты.
Преследование со стороны князя Антония, полное обнищание и ранняя самостоятельность - все это свалилось на шестнадцатилетнего Юзефа совершенно неожиданно, вызвав немало огорчений и забот. Молодой радикал из рыдзынского дворца, который недавно еще мечтал в своем ученическом дневнике о разном со всеми жизненном старте, никак не был подготовлен к тому, что воплощение его ученических мечтаний произойдет столь неожиданно и жестоко. Что ж особенно удивляться, если, борясь с материальными трудностями, он ищет выхода там, где находил его до сих пор, - в княжеском роде Сулковских, что учтивым расшаркиванием, коему его выучили в школе князя Августа, он старался смягчить сердце нового владельца майората, что посылал в Рыдзыну эти "компрометирующие" его письма. Что делать, бытие определяет сознание даже у героев романтических легенд!
Однако мы можем предполагать, что это "идеологическое заблуждение" Сулковского длилось недолго. Варшава периода Четырехлетнего сейма была городом исключительно благорасположенным к деклассированным людям.
Примерно в это же время, когда, трясясь от "катаральной горячки", Юзеф трудился над верноподданническими эпистолами к князю Антонию, в столицу прибыл другой радикально настроенный дворянский сын, Якуб Ясинский, который только что вышел из-под власти гувернантки в вельможном доме Потоцких. Молодые бунтующие интеллектуалисты с горячими головами, наполненными прогрессивными идеями, находили на улицах и в "кофейнях" увлеченной политикой Варшавы конкретную почву для своего теоретического радикализма. Приближающийся политический перелом должен был облегчить им окончательный разрыв со своей прежней средой.
Историкам не удалось еще документально доказать связи Сулковского с варшавским средоточием радикальной политической мысли, с людьми, группирующимися вокруг подканцлера Гуго Коллонтая. Я не обнаружил ни одной ниточки таких связей в превосходном и исчерпывающем труде Богуслава Леснодорского "Польские якобинцы". Может быть, просто молоденький офицерик был тогда еще слишком малозначительной фигурой, чтобы его заметили авторы воспоминаний и писем, бывающие на клубных собраниях в радзивилловском дворце. Тем не менее имеются некоторые данные, позволяющие утверждать, что уже в первые годы Большого сейма Юзсф Сулковский не уступал в социальном радикализме самым левым из сторонников Коллонтая.
Михал Суходолец, живший в Варшаве вместе с Юзефом, запечатлел в своих записках одно незначительное событие, довольно, по-моему, характерное для настроений деклассированного "господина кавалера". Речь идет об истории с Ионинским, которого я упоминал уже дважды.
15 июня 1789 года в результате обвинения, предъявленного камергером Войцехом Турским, впоследствии яростным парижским якобинцем, был арестован по решению сейма как предатель родины, ответственный за ее раздел, великий коронный подскарбий князь Адам Ионинский. Сторожить узника было поручено офицерам полка Дзялынских.
Бывший мальтийский командор одним из первых нес караул у камеры бывшего великого приора. Могло бы казаться, что положение молодого офицера должно быть довольно щекотливым. Ионинский всегда проявлял к нему явное расположение, принадлежал к ближайшим друзьям князя Августа, часто бывал в Рыдзыне, принимал парады "господ кавалеров" и наверняка не раз хвалил дона Пепи во время обедов. Кроме того, общественное мнение в отношении ареста Ионинского тогда еще не было единодушным. Во многих магнатских дворцах, в том числе и во дворцах князей Сулковских, очень не хотели, чтобы дело дошло до сеймового суда над изменником, так как продажный подскарбий грозил притянуть к ответственности и остальных соучастников.