Очнулся он на выщербленном, густо покрытом птичьим пометом полу часовни. Под высоким потолком зияли отверстия, через которые виднелось нестерпимо синее небо и разбитый крест на маковке купола. В часовню влетали и вылетали голуби, наполняя гулкую тишину шорохом крыльев и воркованием. Лики строгих святых неотступными печальными глазами смотрели прямо на Мирона. Он замычал и попытался языком вытолкнуть изо рта кляп.
Фролов склонился над ним, ослабил веревки, вынул кляп. Мирон приподнялся, очумело сел на куче штукатурки и, поводя затекшими руками, спросил:
- Ты кто?
- Чекист, - спокойно и снисходительно-насмешливо ответил Фролов.
Мирон перевел затравленный взгляд на Кольцова, долго всматривался в его лицо.
- А твоя личность мне вроде как знакома...
- Встречались. У батьки Ангела. Ты еще тогда грозил расправиться со мной, - спокойно ответил Кольцов, пугая Мирона именно этим, веющим смертью спокойствием.
- Помню. Ты белым офицером был, - бесцветным голосом обронил Мирон. А теперь, выходит, тоже в Чеку перешел?
- Выходит, так.
Мирон подумал немного, почесал на руках багровые рубцы от веревок и сказал:
- А меня вот к золотопогонникам нелегкая занесла. Я теперь у Щукина связником. Мно-ого знаю. Можем столковаться!
- Рассказывай.
- А жить буду? - огляделся вокруг диковатыми глазами Мирон. - Все скажу, если помилуете!..
- Говори. Пока будешь говорить - будешь жить. А свое получишь! - невозмутимо пообещал Фролов, спокойно глядя в глаза Мирону.
И от этого его непреклонного спокойствия на Мирона внезапно повеяло леденящей душу стужей, жутко пахнуло смертью.
- Я еще пригожусь вам... Я пригожусь. Я достану самые секретные бумаги... Хотите - убью Щукина?.. Это он во всем виноват... Он втравил меня... Я убью его... Дам расписку, что убью... Буду работать на вас, секретные документы буду доставлять...
Мирон говорил самозабвенно и беспрерывно, захлебываясь от страха, что его не станут слушать... и с надеждой увидел, что выражение лица у Фролова изменилось, губы его брезгливо изогнулись. "Нехай презирает - исполнителей всегда презирают. Значит, возьмут к себе! Поверят?" - уговаривал свой страх Осадчий. И то, что на губах Фролова брезгливая усмешка, - хорошо. Такое выражение Мирон часто видел у своих хозяев, когда они о чем-нибудь с ним договаривались, и привык считать это хорошим предзнаменованием.
- Не продам - сообщите Щукину. Он не пожалеет - убьет! - разгорячено продолжал Мирон, время от времени потирая уже успевшие почти исчезнуть рубцы. - Дам адрес жены. Ежели продам - ее убьете...
- Легко ты чужой жизнью распоряжаешься, - с укоризненной непримиримостью бросил Фролов. - Тем более что и жены-то у тебя не было и нет.
- Как нету? Как это так нету? - возмутился Осадчий, - что ж, выходит, по-вашему, я брешу?
- Брешешь, Осадчий, брешешь, - невозмутимо подтвердил Фролов. - Оксана знает, что Павла убил ты.
- И это, значит, знаете? - сразу сникнув, устало произнес Мирон. Это его окончательно добило, лишило надежды на удачливость.
- Все знаем. Работа такая! - невозмутимо ответил Фролов, читая в глазах у Осадчего смертельную безнадежность. "А ведь уж давно убитым живет! - отметил про себя Фролов. - Страшнее всего среди живых вот такие мертвые... Неужели он и родился таким омертвелым?"
А Мирон, словно почувствовав мысли Фролова, безнадежно попросил:
- Тогда стреляйте.
- Успеем, - неторопливо ответил Фролов.
И опять эту неторопливость Мирон расценил как добрый знак. Может, еще обойдется. Если бы он не был нужен им - кокнули, и дело с концом. Ан нет, медлят. Принюхиваются. Может, запугивают, чтобы перевербовать? Такие люди, как он, нужны любой власти. В этом он был твердо убежден. Только бы на сей раз не прогадать. После длительной и, как показалось Мирону, особо зловещей паузы он заговорщически наклонился к Фролову и значительно, полушепотом сказал:
- Слушай, меня Щукин снова послал за линию, к вам, в Новозыбков. С пакетом.
- Где пакет?
- Возьми вот тут, за пазухой.
На конверте, извлеченном Фроловым, значилось: "Новозыбков. Почта. До востребования. Пискареву Михаилу Васильевичу".
- Кто такой Пискарев? - строго спросил Фролов. - Как ты должен был встретиться с ним?.
- Не знаю... ох не знаю. Мое дело - опустить письмо в
Новозыбкове в почтовый ящик, - угодливо отвечал Мирон. - Только опустить. В любой ящик. И все.
- Вот видишь, не много доверяет тебе Щукин. Не верит, должно быть.
- Верит, верит! - подхлеснутый страхом, затараторил Осадчий. - Я через линию фронта не раз его людей водил. Больших людей...
- Как переходишь линию фронта?
- А по цепочке, - все с той же готовностью продолжал Мирон.
- Рассказывай, - приказал Фролов.
- Значит, так, - обстоятельно рассказывал щукинский связной. - Значит, с Харькова надо было мне добраться до разъезда на двести семнадцатой версте. На краю хутора имеется хатка с зеленой скворечней. Там путевой обходчик Семен должен переправить дальше...
Фролов и Кольцов слушали, тщательно фиксируя в памяти каждую фамилию, каждую черточку внешности и характера людей цепочки, каждый факт. А Мирон смелел, подальше отодвигая от себя страх. Его понесло, он столько рассказывал о белогвардейской эстафете, что многие звенья вставали перед глазами...
Наконец он испуганно осекся, просительно глядя в глаза Фролова.
- Все? Ничего не утаил? - сурово спросил чекист.
- Ей-богу, как на духу!
- Ну что ж, теперь приговор приведем в исполнение, - сказал Фролов и поднял наган на уровень Миронова лба.
- Нет! - в ужасе закричал Осадчий. "Да как же так? - успел еще подумать он. - Как же вдруг не станет меня? Эти чекисты будут жить, а я нет? Где тут справедливость? В крупном везло, удача вывозила. А в простую ловушку влопался. Нет, я жить хочу: есть, пить, видеть солнце... Господи спаси, я другим стану! Другим!.."