Патрульное судно несколько раз прошлось вдоль берега, в полуверсте от береговой кромки, обшаривая прожектором выступающие из воды скалы. Но уже порядком рассвело, и луч прожектора стал тусклым и расплывчатым. Баркас затаился между серыми каменными валунами и по цвету слился с ними.
Проводив долгим взглядом растаявшее в море судно, Семен Алексеевич вместе с Кособродовым и Николаем выбрались на берег. Мария и Василий передали им мешки.
- Домой-то как доберетесь? - сочувственно спросил Красильников. - Ну как снова патруль подловит?
- Ты за нас не бойся, - бодро ответил Василий. - Нам это не впервой, правда, Мария?.. Вы за себя бойтесь! Дорога-то небось крепко охраняться будет.
- Ничего. Черт не выдаст, свинья не съест, - привычно повторил свою любимую пословицу Кособродов.
Они попрощались.
Утро было унылое, пасмурное. Густой, липкий туман выползал из моря, накапливался на пригорках и стекал в распадки и буераки, теряя белые ватные клочки на багряно-желтых ветках деревьев...
Семен Алексеевич, Кособродов и Николай с мешками на спинах торопливо шагали друг за другом.
Они боялись одного - опоздать - и оттого спешили. Идти пришлось почти все время в гору.
К десяти часам, ко времени отправления из Новороссийска литерного эшелона, они добрались до места.
Зажатая с обеих сторон скалами, внизу заблестела под солнцем железная дорога - два тонких, как лезвия ножей, луча, сходящихся у горизонта. Красильников и Кособродов, лежа на краю обрыва, смотрели на нее. А Николай, цепляясь за выступы в камнях, спустился на полотно, огляделся по сторонам, подошел
К рельсам, зачем-то постучал сапогом по металлу. И лишь после этого махнул рукой: "Давайте!"
Красильников и Кособродов стали осторожно спускать на веревке тяжелый мешок со взрывчаткой.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
На товарном дворе железнодорожной станции Новороссийск, куда ночью были поданы платформы с танками, заканчивалась подготовка эшелона к отправке. Солдаты, маскируя, тщательно укрывали брезентом стальные махины. Железнодорожники, следуя инструкции, в последний раз проверяли буксы и сцепку, В голове эшелона стояли под парами два мощных паровоза, за ними виднелся пассажирский вагон для свободных от караула офицерских смен. Еще дальше, в хвосте длинной цепи платформ, тоже неутомимо выбрасывал в небо белые облачка маленький паровоз-толкач.
Начальник литерного эшелона капитан Мезенцев медленно шел вдоль платформ, придирчиво и горделиво вглядываясь в укутанные брезентом громады. Он остановился возле пассажирского вагона, взглянул на часы. Помедлил немного и зычно крикнул:
- Господа офицеры! По местам!
Похожие в своих черных одеждах на монахов, дроздовские часовые полезли каждый на свою платформу, вытянулись там по стойке "смирно". Те, кто сопровождал Мезенцева, поднялись в классный вагон. Мезенцев снял фуражку и, осознавая важность момента, выдохнув негромко: "Ну, с богом! ", торжественно взмахнул ею.
Послышались протяжные гудки паровозов. Часовые на платформах мелко крестились. Разом лязгнули буфера, заскрипели колеса - эшелон сдвинулся с места и, медленно, тяжело набирая скорость, грузно поплыл по рельсам.
Капитан Мезенцев вскочил на подножку классного вагона и снова бросил взгляд на часы: было ровно десять часов утра.
И, по всему вероятию, в ту же минуту новороссийские телеграфисты передали эту новость по всему маршруту следования литерного эшелона.
Вся дорога - от Новороссийска до Харькова - ждала этого сигнала. Тотчас после него на - станции и полустанки, покинув казармы, прибыли роты охраны. Патрульные устанавливали на рельсы дрезины и отправлялись - в который раз! - проверять исправность путей...
Сообщение о выходе литерного из Новороссийска было принято в Харькове, в ставке командующего Добровольческой армии.
Адъютант его превосходительства Кольцов с десяти часов утра ни на секунду не позволил себе отлучиться из аппаратной. Едва только последний сантиметр ленты вышел из буквопечатающего аппарата, как он немедленно отправился наверх, Тщательно оглядев себя с ног до головы в зеркале и оправив френч, вошел в кабинет командующего.
- Ваше превосходительство, экстренное сообщение! В десять ноль-ноль точно по намеченному графику - литерный эшелон вышел из Новороссийска! четко доложил он.
Ковалевский оторвался от дел, довольно улыбнулся и удовтворенно сказал:
- Отлично, Павел Андреевич!.. И вот о чем я вас буду просить. Лично проследите за продвижением этого эшелона. Это чрезвычайно важно. Время от времени докладывайте мне.
- Кольцов щелкнул шпорами - шпоры длинно прозвенели малиновым звоном.
- Слушаюсь, Владимир Зенонович! - И вышел. Он сел за свой стол и уже ни на чем другом не мог сосредоточиться. Мысленно он видел этот эшелон с английскими танками, находившийся тридцать минут, нет, уже сорок минут в пути.
"На сорок минут ближе к Москве! - тяжело думалось Кольцову. - Неужели это неотвратимо? Неужели Красильников с друзьями не остановит? Конечно, Ковалевский преувеличивает значение этих танков для победы. Но они действительно многое могут решить... Многое! Что я могу сделать? Что?.."
Ожидание часто похоже на бессилие: та же растерянность, та же безысходность... И чем больше проходило времени, тем сильнее в душе Кольцова нарастала тревога, в голову лезли разные-то опасливые, то подозрительные, то сумасбродные мысли.
"Так вот в детстве бывало: на дерево взберешься, сидишь на какой-нибудь не очень крепкой ветке и дрожишь, что упадешь, и вниз спуститься не можешь, боишься! - судил о своем настроении Кольцов. - В сущности, любое чувство - деспот. Но самое деспотичное - тревога. Чего я боюсь? Больше всего неизвестности... Где-то в степи, на перегоне между Новороссийском и станцией Верхне-Баканская, Красильников с товарищами, может быть, идут на смерть. И я ничем, ничем не могу им помочь! Действительно, как в детстве на ветке - сидишь и беспомощно ждешь, когда треснет под тобою сук и ты полетишь на землю... Ковалевский спокоен, и Микки спокоен. Спокойны все в штабе... Уверены? Беспечны?.. Нет, не это... Просто для них эти танки, все это - дело неживое. А для меня - кровное".