- Прикажите начальнику связи немедленно связаться со всеми станциями перегона, по которым должен следовать литерный. Пусть, черт их дери, узнают наконец, в чем там дело?..
Кольцов хотел уйти, но дверь распахнулась и в кабинет вошел Щукин. Не взглянув на Кольцова, доложил:
- Ваше превосходительство, на перегоне Тоннельная - Верхне-Баканская была произведена попытка взорвать литерный. Один из покушавшихся убит...
Кольцова шатнуло. Если бы Ковалевский или же Щукин в это время посмотрели на него, они бы заметили, какое отчаяние на мгновение овладело им. "Была произведена попытка..." Значит, литерный не взорван... "Один из покушавшихся убит..." Кто? Красильников? Кособродов? Николай?
- Личность убитого пока не установлена, - глухо, как из-за стены, доносились до Кольцова размеренные слова Щукина.
- Что с поездом? - почти выкрикнул Ковалевский.
- Все в порядке, ваше превосходительство. Проследовал Екатеринодар. Движется на Ростов.
Кольцов тихо вышел из кабинета, сел за свой стол.
- Вы слышали, Павел Андреевич? - спросил Микки.
- Да-да... Я очень рад, Микки!
- Я тоже, Павел Андреевич!..
День тянулся бесконечно долго. Все, что делал потом Кольцов, он делал, как во сне. Отвечал на какие-то телефонные звонки. Приносил и уносил какие-то телеграммы. С кем-то разговаривал. Кажется, улыбался. И думал, думал...
Ах, почему он кому-то передоверил такое важное дело?! теперь? Теперь - все! Теперь уже никакая сила не остановит этот чертов эшелон, эшелон смерти...
- Капитан!.. Павел Андреевич! Командующий просит вас, - тихо сказал Микки.
Ковалевский сидел в кресле. Голова его была взъерошена. Перед глазами залегли глубокие синие тени. Был уже вечер, но он, всей видимости, не собирался покидать кабинет. Разложив перед собой бумаги, он быстро и размашисто писал.
- Изволили звать, ваше превосходительство? - спросил Кольцов, устало переступая порог кабинета командующего.
- Павел Андреевич! - сказал Ковалевский" бодрым голосом протянул ему несколько срочных бумаг. - Отдайте зашифровать и отправить!.. Вот эту депешу генералу Кутепову, его корпус продвигается на Курск, Орел...
- Выходит, еще неделя-другая, и Орел будет наш, Владимир Юнонович? начал издали Кольцов.
- Ну, у Орла когти крепкие, так с ходу их не обрубишь!
...- Ковалевский помедлил немного и затем с легкой тревогой спросил: - Как с литерным?
- Проследовал Батайск, Владимир Зенонович.
- Отлично, значит, к утру будет у нас, - щелкнул пальцами Ковалевский.
Кольцов потускнел - нервы! Он устал скрывать свои чувства. Это не ускользнуло от внимания командующего.
- Что, капитан, устали? - сочувственно спросил он и затем ободряюще добавил: - Потерпите немного, скоро отдохнем в первопрестольной...
Так было заведено в штабе: адъютант уходил отдыхать после того, как командующий покидал кабинет и отправлялся в свои покои. Не по возрасту неугомонный Ковалевский в этот вечер, судя по всему, не собирался ложиться спать.
Согласно директиве Деникина 12 сентября началось новое наступление на Москву. В директиве оно называлось решительным и последним. Войска Добровольческой армии двигались по направлению к Курску, встречая отчаянное сопротивление красных. Ковалевский ожидал сопротивления, у красных было время для организации обороны. Но он не предполагал, что сопротивление их будет столь упорным. Задача перед Ковалевским была поставлена трудная: сломить сопротивление противника, сделать все для того, чтобы так тщательно подготовленное наступление с первых дней не захлебнулось. В эти первые дни во многом решался исход всей операции. Понимая это, Ковалевский неустанно следил за продвижением войск, однако стараясь не отвлекать штабы лишней своей опекой. И все же, едва где-то происходила заминка, он спешил скорее перебросить туда подкрепления - сейчас он уже не придерживал резервов.
Полученные от союзников танки генерал Ковалевский считал Своим главным, способным решить все резервом, который он собирался пустить в действие в самый ответственный момент - когда выдохшимся и уставшим войскам понадобится допинг, когда они выйдут к Туле и перед ними встанет последняя твердыня этой битвы - Москва...
Кольцов отпустил до утра Микки и теперь, неторопливо, но нервно вышагивая по приемной, мысленно снова и снова возвращался к литерному. Он понимал, что литерный вышел уже на ту прямую, где, казалось, никакая сила не сможет его остановить. В пять утра, согласно графику, литерный будет в Харькове. И тогда не останется ни одного шанса как-нибудь повлиять на дальнейшие события.
"Голова дадена для чего? Чтобы думать", - внезапно, с - какой-то тоскливой отрадой вспомнил он слова Кособродова. Кто же из них погиб? Как это произошло? Все, что с ними произошло, - все имеет для него огромное значение.
"Голова дадена..." К сожалению, в этом положении уже и много умных голов ничего не придумают... А впрочем, еще можно попытаться. Надежды на успех почти нет. Но, "почти" не означает "нет". Наверное, все-таки есть, пусть и очень крохотный, шанс? Если, конечно, все сложится в его пользу, если ни одна из сотни самых разных причин не обернется против него. Такого почти не бывает... Снова это "почти"...
- Литерный проследовал графиком...
Кольцов стоял у карты, разложенной на столе приемной.
- Ваше благородие!
Кольцов медленно повернул голову. Глаза его какое-то время рассеянно и слепо блуждали по приемной. И наконец взгляд Кольцова наткнулся на стоявшего возле него запыхавшегося телеграфиста с пучком ленты в руках.
- Ваше благородие! Литерный проследовал графиком Матвеев-Курган! восторженно проговорил телеграфист, удивляясь странной понурости адъютанта его превосходительства.
- А-а, это ты! - вспомнил Кольцов и переспросил: - Говоришь, проследовал Матвеев-Курган?
- Так точно, проследовал! Так что приближается... - сбавляя тон, словно извиняясь, продолжал телеграфист.
- Это хорошо. - Кольцов похлопал его по плечу, твердо добавил: - Это очень хорошо, что приближается!
- Так точно! Извелись, гляжу, совсем с лица спали... - с отчаянной откровенностью пожалел Кольцова телеграфист и двинулся к выходу.
Кольцов, грустно улыбнувшись ему вслед, остался стоять посредине приемной, в голове его ворочались мысли одна тяжелее Другой.