Юра привычно снял курточку, повесил её на спинку стула и беспечно отвёл глаза в сторону, как бы давая понять, что он все понимает. Они оба одновременно положили руки на курточку, и так же разом отдёрнули их. Переглянулись. И Бинский все тем же скрипучим голосом привычно сказал:
— Вот что, кадет! Ты пока погуляй во дворе. Ну, пока мы все приготовим!
Юра пожал плечами и вышел во двор. Добрёл до сарайчика, возле которого среди густых кустов бузины стояла полендвица дров. Полусгнившая дверь сарая была приоткрыта, и Юра заглянул туда. С шумом выпорхнула стайка воробьёв, которая пригнездилась в сарае среди штабелей полуразбитых ящиков, пустых рассохшихся бочек и боченков. Он ещё немного послонялся по двору, но, не найдя ничего примечательного, присел на корягу возле поленницы. Пригревало отходящее к закату солнце, от поленницы тянуло прельцой, шелестела листьями бузина. И Юре вдруг показалось, что он на берегу пруда, сейчас послышится мамин голос, он откроет глаза и увидит на тропинке её и отца — рядом, вместе… — Но, открыв глаза, Юра увидел, как к крыльцу торопливо прошёл оборванный человек, постучал в дверь. К нему вышел Бинский. Они о чем-то коротко поговорили, и незнакомец так же торопливо ушёл. А Бинский исчез в доме и вскоре появился во дворе, держа в руках завёрнутый в тряпьё какой-то длинный предмет. На ходу он сказал Юре:
— Вы извините, кадет! Но масла не оказалось, и я сейчас за ним схожу! Я быстро!.. — И ушёл, смешно подпрыгивая и клоня вперёд сухое угловатое тело.
Юре ничего не оставалось, как ждать. Он снова присел возле поленницы, и память опять вернула его в прошлое…
Парк, окружавший усадьбу, переходил в непролазные заросли бузины, а за ними начинался заповедный, вечно наполненный гулом листвы и птичьим гомоном лес. Петляющая тропинка приводила к пруду, куда Юре запрещали ходить одному. Но он часто нарушал запрет, считая и заросли бузины и пруд самыми таинственными и интересными местами в имении. В тот день он пошёл к пруду с садовником дядей Семёном, Добрый седобородый садовник вырезал из дерева кораблики. Куски крепкого дерева превращались в дредноуты и броненосцы. Дядя Семён должен был командовать германскими кораблями, а Юра был командующим русской эскадрой. Он обрушивал на германские корабли сокрушительный огонь, топил их и десантом врывался во вражеские порты, а дядя Семён только разводил руками и ласково признавался в своём неумении командовать.
…Бинский торопливо миновал несколько сонных улочек, лесопилку и очутился возле кладбища паровозов и вагонов. Крадучись, прошёл на край кладбища, затаился среди зияющих прогнившими рёбрами вагонов, стал ожидающе высматривать что-то на глухой тропке, ведущей к посёлку. И вскоре увидел: четверо чекистов вели к кладбищу Загладина. Загладин шёл впереди. Во всей его фигуре была видна обречённость. Рядом с ним широко вышагивал Семён Алексеевич. Замыкали шествие остальные трое чекистов, среди которых был и Сазонов. Все пятеро подошли к кладбищу и пошли вдоль вагонов.
Напряжённо следя за чекистами и Загладиным, Бинский торопливо развернул тряпьё, и в его руках тускло блеснула короткостволая кавалерийская винтовка. Он сунул её в щель между досками и, приложившись щекой к прикладу, продолжал наблюдать за всеми пятерыми.
Вот Загладин, а следом за ним и чекисты свернули к вагонам, и Бинский на какое-то время потерял их из виду. Появились они совсем близко от него, прошли мимо. На мушку винтовки Бинского попал Семён Алексеевич и долго так шёл всего в одном мгновении от смерти. Потом ствол переместился на Сазонова, но почти тотчас неотвратимо сдвинулся ещё раз — и теперь в прорези прицела покачивалась голова Загладина.
Когда Загладин приостановился, Бинский не спеша, как на учениях, спустил курок. Грянул выстрел. Весовщик удивлённо распрямился и поднял руку, точно хотел показать на крышу вагона или дотянуться до неба. И так, с поднятой к небу рукой, рухнул на землю. Семён Алексеевич и трое чекистов привычно выхватили оружие и шарахнулись к старым вагонам, припали к доскам, вжались в них. Поводили глазами по сторонам, пытаясь разобраться, откуда последовал выстрел.
Но было тихо, очень тихо. Мёртвый Загладин лежал между такими же мёртвыми и никому не нужными вагонами.
Семён Алексеевич послушал ещё немного и осторожно двинулся вдоль вагонов. Заскрипел под его сапогами ракушечник. Этого только и ждал Бинский. Тенью скользнул он к насыпи, бесшумно нырнул в густой кустарник, прошелестел листьями. А уже на другой стороне насыпи не удержался и — была не была! — побежал, петляя, точно заяц, и жадно хватая широко открытым ртом воздух, ожидая всем своим устремлённым вперёд телом, что вот-вот в спину ему ударит пуля. Возле посёлка он пробежал огородами, перелез через забор лесопилки, затерялся среди штабелей леса. Тяжело дыша, остановился, смахнул руками с лица пот. Прислушался. Погони не было. Теперь можно было чуть передохнуть. И едва установил дыхание, снова, крадучись, двинулся дальше.