Где-то на узловой станции вышла история. С поезда красноармейская команда сняла несколько переодетых офицеров. На них указали пассажиры вагона. Их повели под конвоем. Один из них вдруг побежал и начал отстреливаться. Убил красноармейца. Раздались выстрелы. Всех взятых постреляли на месте.
— Вот, вот... — шипел Ставцев, не смея высказываться шире.
В одном месте поездная команда и красноармейцы, ехавшие в одном из вагонов, приняли бой с вооруженной бандой. Еле отбились. Два вагона были разбиты.
Обессиленный после одной из безуспешных попыток прорваться на поезд, Ставцев предложил идти до следующей станции пешком. Вышли из города,
До станции не дошли. Ставцев притомился, зашли в кустарник отдохнуть.
Ставцев мрачно молчал. Курбатов видел, что у него подрагивают губы, а в глазах стоят слезы. Встревоженно спросил:
— Что случилось, Николай Николаевич?
— Жить не хочется, вот что случилось... Устал!
Курбатов молчал. Возразить было нечего. Он тоже устал. Путь оказался слишком длинным и трудным. И что-то стала растрачиваться по мелочам уверенность в необходимости всей затеи. Там, на станции, где расстреляли переодетых офицеров, он просто испугался. А взяли бы их с Ставцевым?
— Я думаю о вас, юнкер, — вдруг начал Ставцев. — Я виноват, что завел вас в эти дебри. Наверное, вам было бы лучше ехать в Петроград... Там хотя бы по подворотням можно скрываться. Пустых квартир полно... А здесь? Здесь просто пропадешь под вагонами поезда!
Можно было бы, конечно, найти какие-то ободряющие слова. Но слов как-то сразу и не находилось, а может быть, и не надо их находить, пусть выговорится.
— Сорвал я вас из Кириц. Один вы в конце концов могли бы отсидеться на чердаке или в подвале у этого учителя... Прощения не прошу! Неделикатное время! Хотя говорят, что Стендаль, французский писатель, а тогда офицер, при страшнейшей и кровавой переправе через Березину, не изменяя своей привычке, успел побриться. Я бриться не стану, теперь это ни к чему. Я прощаюсь с вами, юнкер! Мне остается один исход. Пуля! Деньги вы можете взять, я их вам отдам. Этого хватит, чтобы куда-нибудь выбраться... Хотя бы надеяться выбраться!
Курбатов чуть скосил глаза на Ставцева. Неужели вправду задумал стреляться? С чего бы? С усталости? Слезы на глазах... Вот оно как дается, чтобы въехать на белом коне под малиновый звон колоколов в Белокаменную. Всерьез или себя жалко стало, хочет, чтобы пожалел? А черт с ним! Пусть стреляется, еще его беречь!
Ставцев вынул из кармана пистолет. Погладил рукой его вороненую сталь. Курбатов оробел. Д вдруг и правда застрелится? Долго ли? Рванулся вперед и выхватил пистолет из рук Ставцева. Тот, наверное, этого и хотел. Припал к земле, рыдания сотрясали его плечи.
«Раскис», — решил Курбатов. С тоской огляделся по сторонам. Брели по дороге такие же, как и они, несчастливцы, все те, кто не сумел сесть на поезд, обгоняли пеших сани, словно вся Россия в путь-дорогу двинулась.
Донесся тяжелый и мерный шум. С железнодорожного полотна. Бойкий и протяжный гудок паровоза. Над придорожным кустарником потянулся белый дым. Шел поезд, шел непохоже на то, как тянулись поезда, на которых им приходилось ехать. Дрожала насыпь, нарастал гром утяжеленного состава. Ставцев привстал. Странные очертания паровоза. Стволы тяжелых орудий, пулеметы. Шел бронепоезд. На бронированных платформах полевые орудия. Несколько обычных вагонов. Двери нараспашку. Сквозь шум доносились слова бойкой песни.
Ах, куда ты, паренек,
Ах, куда ты?
Не ходил бы ты, Ванек,
Во солдаты.
Обрывок песни, обрывок смеха, улыбки.
Ставцев вдруг вскочил на ноги, резким движением поправил на голове шапку, строго бросил:
— Пошли! Мы еще нужны, нужны! Видишь — гонят! Мы еще поборемся!
«Истерик», — решил Курбатов. Тоже нужное наблюдение.
Бронепоезд смешал все движение. На ближайшей же станции застали тот поезд, который ушел от них из города. Красноармейцы выбивали из вагонов пассажиров. Выталкивали мешочников, всякую иную публику не щадили. Тут же на платформе шла проверка документов. Крик, истерики... Растрясли весь состав. Опять кого-то повели в сторонку. Грохнули залпы. Под надзором красноармейцев началась посадка. Мало кто решился идти в вагоны, растеклись от беды по сторонам. Бронепоезд дал гудок и, тяжело набирая скорость, пошел от платформы. За ним тут же ушел пассажирский состав. Опять давки на станции, неистовство.
— Бог спас! — сказал Ставцев. — То-то у меня так ныло сердце... Верните, юнкер, пистолет! Теперь я перемогся. Спасибо, что не дали возобладать душевной слабости.