Кольберг сделал знак калмыкам. Они приблизились. Но Шевров махнул рукой.
— Не надо! Я сам все расскажу...
Невыразительно лицо у Кольберга, маска, а не лицо, но Шевров привык к чуть заметным оттенкам на этом лице. Он говорил и чувствовал, что Кольберг доволен.
Но он ошибался. Кольберг был недоволен. Погоня оказалась напрасной. Признание Шеврова ничего не давало, кроме какого-то объяснения истории с Артемьевым и Курбатовым. Шевров в двойники не годился. Курбатов как возможный объект для серьезной игры разведок ускользал.
Нелепость побега Курбатова и Ставцева оставалась нелепостью.
И Кольберг решился на крайнее средство. Он вызвал опять Курбатова. Теперь он брал последние аккорды в дознании.
Он объяснил калмыкам, что он от них хочет. Вошел Курбатов, калмыки встали у него за спиной, как перед этим стояли за спиной Шеврова. И это уже намек Курбатову, хороший намек на то, что с ним могут так же обойтись, как и с Шевровым.
Но и без калмыков Курбатов понимал, что настала решающая минута. Она когда-то должна была настать. Вцепившись причем так прочно и пристально, Кольберг легко не отступит.
Кольберг пригласил Курбатова садиться.
Окинул его долгим взглядом. Вздохнул. Всем своим видом он показал, что знает нечто большее, чем ему хочется говорить. Тихо и внятно сказал:
— Проворов бежал...
Курбатову не надо было разыгрывать удщшения. Он даже привстал. Кольберг сделал успокоительный жест и почти прошептал:
— Бежал, убив человека, приставленного к нему. Он чекист. Это большевистский комиссар Дубровин заслал его к нам перед наступлением. Я подозревал его, но не знал, кто стоит за ним, и никак не предполагал такой значительности... Он ушел, это очень досадно. Но Шевров не ушел. Прочтите его признания!
Курбатов читал показания Шеврова. Кольберг следил за ним тяжелым и холодным своим взглядом, под которым терялись на его памяти и не такие молодцы.
Вот он сейчас прочтет. Что он должен спросить, прочитав этот документ? Наверное, даже и не в форме вопроса последует его реакция! Если он связан с чекистами, то он должен выразить крайнее возмущение, сейчас он будет требовать расправы над Шевровым.
Когда Курбатов первый раз в эту ночь вошел в кабинет Кольберга, его клонило ко сну. Долгая дорога на морозе утомила, укачала. Он придремал. Когда его второй раз вызвали и он увидел Шеврова, сон растаял, он понял, что сейчас, сегодня, все решится. А теперь сон совсем убежал. Все в нем собралось. Нервы напряглись, и Курбатов следил теперь только за одним, обучившись кое-чему у Кольберга. Он следил за собой, он сдерживал все свои чувства. Полнее бесстрастие. Что бы ни случилось, какая бы ни предстала неожиданность, никакой внешней реакции.
Шевров писал неразборчиво, но Курбатов сразу охватывал страницу, не разбирая даже отдельных слов, улавливая суть дела.
Правда ли это? Вот первый вопрос, который, казалось бы, он должен был поставить перед собой. Для этого и сунул ему этот документ Кольберг.
Хотел этим документом расшатать Курбатова, а на деле только укрепил его и невольно дал подсказку, как держать себя, что на это ответить.
Курбатов откинул брезгливо листки.
— Все это чепуха! — воскликнул он. — Шевров лжет! Он спасает свою подленькую жизнь. Его не могли завербовать!
— Откуда вам это известно?
— Известно! — твердо ответил Курбатов. — Дзержинский показал мне дело Шеврова по жандармскому корпусу. Я слышал, как при мне он дал указание арестовать Шеврова, а если он окажет при аресте сопротивление, стрелять в него... Это Шевров хотел продать меня, купить себе индульгенцию на прощение грехов. И он меня продал! Но никто не собирался платить!
— А почему же ему дали бежать?
— Он отбился гранатами! Я же не знал, кто в меня стрелял в ту первую минуту. Я кинулся за ним, не зная, что это Шевров, меня отбросило взрывной волной. Так же и других. А тут и меня им надо было брать, и их Артемьев лежал на земле.., Вот и убежал. На него шли облавы. Никто ему не давал бежать!