— Два таких удачных побега, Владислав Павлович? И вы и Шевров?
— В Москве голод, Москва как пустой улей без матки.,. В редком районе горит свет, ночью орудуют банды. Притоны, Это распад! Там растерянность, на Дзержинском лица нет. Он не спит, но сделать они ничего не могут! Это же не Петропавловская крепость!
— К кому был приставлен Проворов, с кем он был связан?
— Мне никогда не нравился этот солдатик... Он сам нас нашел, вышел к нам, и Николай Николаевич так устал в пути, что обрадовался облегчению. За кипятком, купить что на рынке, он ловок был. И следил, я думаю, за нами с самой Москвы. Мелькалась мне как будто бы его физиономия на всем нашем пути!
— Вы хотите сказать, что вам дали бежать, чтобы приставить к вам Проворова?
— Все может быть, Густав Оскарович! Все может быть, если вы никак не верите, что побег наш не случайность. Удар автомобиля, упал конвоир, Нагорцев и я схватили винтовки. Мы стреляли в упор, Нагорцев пристрелил одного охранника и шофера.
Все рушилось, все построения распадались» Кольберг никак не мог примириться с этим. Ускользнуло что-то неощутимое из рук.
И он решился на отчаянный шаг. Он вдруг вспылил. Это на будущее, чтобы потом оправдаться перед Курбатовым. Он встал, у него задрожали щеки и осветились вдруг внутренним огнем глаза. Всегда мертвое лицо ожило.
— Я не верю, что Дзержинский и его люди такие увальни. Они не могли так промахнуться. Кто-то сюда заслан. И он мне нужен, этот засланный. Если это офицер, он может спокойно признаться в своей слабости. Мы с ними сыграем в игру, в отличную шру. Я не жажду крови, я ищу человека.., И этому человеку откроется головокружительная карьера в разведке. Мне надо знать, кого они завербовали? Вас, Ставцева ли, Нагорцева, Проворова? Кого? Я все прощу! Мне нужен этот человек, он будет делать вид, что работает на них, но будет работать за свою совесть, за честь России. Неужели не ясно, почему я столько времени копаюсь в этой истории? Вы боитесь, Курбатов? Вы купили себе жизнь согласием работать на них? Какая на них работа? Что вас с ними может связывать? А здесь! Здесь перед вами такая судьба! Я больше вам скажу. Я скажу то же, что говорил моему другу Ставцеву. Мы проиграли большевикам. Вы говорите, Москва — это пустой улей. Неправда. Россия проснулась, и ничто ее не уложит в прежнюю спячку» А для нас это агония. Большевики победили, а я сегодня, сейчас готовлю реванш. Не на сегодняшний день реванш, сегодня они на подъеме, и нет силы, которая могла бы их обуздать. Через десяток лет мы вернемся сюда, но для этого надо работать. И человек, которого они купили ценой его жизни9 а не совести, может работать со мной. И не здесь, не на фронте, а в Европе, где мы копим силы для реванша. Вам ясно? Чего же вы боитесь? Почему вы не хотите признать, что минутная слабость побудила вас принять их предложение? А?
Курбатов пожал плечами.
— Я ничего не боюсь! Но как я могу признать то, чего не было!
— А-а! — закричал Кольберг и ударил кулаком по столу. И вдруг щелкнул пальцами в воздухе.
Курбатов почувствовал, как схватили его сзади за руки. Острая боль мгновенно пронизала все тело. Его опрокинули — рывок, и он уткнулся лицом в ковер. На крестец наплыла тяжесть, руки потянули назад и вверх. Медленно потянули. Боль нарастала. Курбатову казалось, что он почувствовал скрип в позвоночных сочленениях. Еще секунда, и конец! Но он стиснул зубы. Ненависть к этому палачу превозмогла боль. Он так в эту секунду ненавидел Кольберга, ненавидел свое бессилие, что даже не вскрикнул. Все исчезло в мраке.
Он очнулся белым днем в номере у себя на кровати. Он ничему в первое мгновение не верил, даже тому, что он в гостинице, а не в контрразведке.
Пошевелился. Спина болела, но боль была терпимой. Значит, Кольберг остановил казнь. Кружилась и голова.
На столике стояла бутылка коньяка, недопитая ночью у Кольберга, в тарелках закуска. Лимон на блюдце. Это было похоже на форму извинения. Он все же офицер, дворянин, а не жандармский осведомитель. Это, что ли, хотел подчеркнуть Кольберг?
Курбатов встал. Позвоночник тихо ныл. Растянули, видимо, жилы, и только. И отпустили... Надолго ли? И что теперь делать?
Идти к Ставцеву? Зачем? Что это изменит?
Курбатов встал, налил полный стакан коньяку, выпил единым махом, закусил куском рыбы и, раздевшись, лег. Заснуть, чтобы на какой-то срок ни о чем не думать и быть готовым к ночной встрече. Курбатов не верил, что Кольберг так легко отступился после всего, что было им проделано.