Но он уже открыл глаза и лениво улыбнулся, удержав меня за руку.
– А-а-ахха, – сладко зевнул князь, – Что всполошился ни свет ни заря? Спи еще... Куда ты?
– Подальше отсюда, – огрызнулся я, вырывая руку. С заметным трудом слез с постели и принялся отыскивать свою одежду. Князь, подперев ладонью щеку, пристально следил за мной. Показалось ли мне, или на его лице промелькнула досада?
– Волчонок... – тихо буркнул он. – Ну, иди-иди. Только об уговоре не забывай...
– С вами забудешь...
Выходя, я с силой грохнул дверью. А что я еще мог сделать?
***
С того злосчастного вечера все разительно изменилось. Во второй раз князю пришлось силой влить в меня свою отраву, так как я наотрез отказался ее пить, а потом... Потом это больше и не понадобилось. Тело мое, пропитавшись ядом сладострастья, видно, научилось жить само, отказываясь подчиняться разуму. Оно сделалось жарким и неистовым, все ласки, прежде бывшие унизительными, были ему любы, и оно ТРЕБОВАЛО их со страстностью, пугавшей меня самого.
Но лучше не стало. Стало лишь хуже. Дни мои были теперь наполнены мучительными метаниями разума, пытавшегося найти хоть какое-то объяснение происходящему со мной. Хоть малейшее мне оправдание. Ночи же превратились в один сладостный кошмар наяву, когда тело вело меня само, прося и требуя наслаждения, чтобы потом опять изнывать в неутолимой жажде. И была она столь велика, что я порой сам склонял князя к соитью, провоцируя на все более разнузданные действа со мной. Он, изумленный поначалу, был только рад тому и без конца нахваливал чудодейное снадобье, досадуя только, что не вспомнил о нем раньше. Я же молчал, чувствуя уже скорый конец нашему безумию. Ибо всему в мире приходит конец, а силы мои были уж на исходе.
Душа моя, мечущаяся между грешным телом и разумом, измоталась вконец, и не мог я ни есть, ни спать спокойно, терзаемый мыслями более чем раньше. Я худел, и бледнел лицом, и не мог, и не хотел ничего делать, чтобы придти в себя. Князь пытался «образумить» меня в своей обычной манере, отчитывая, что я занимаюсь ерундой и сам себя мучаю, вместо того чтобы просто признаться себе, что я такой же, как и все они, и что мне подобное времяпрепровождение нравится.
– Признайся, признайся хоть себе, – в самые сокровенные минуты нашептывал мне он. – Ведь тебе это нравится... Именно этого ты хотел, просто сам же себя и запутал... Я ж твою биографию вдоль и поперек изучил. Ты, сладенький мой, всю жизнь свою плыл по течению, ожидая, когда тебе прикажут, что и как делать. Тебе же просто НРАВИТСЯ, когда тобой командуют. Так прими это и прекрати упрямиться. Право слово, это уже не оригинально!
Я слушал, кивал головой, соглашаясь, и... не слышал. Во мне будто поселились два человека. Один – разнузданный и распущенный – покорно и с охотой отдавался князю на ложе, второй молча выл, поутру вспоминая произошедшее, и мечтал о скорой смерти как об избавлении... от самого себя.
Долго это продолжаться не могло, и мы оба молча, каждый по-своему, ждали финала. Князь – что я сдамся окончательно, я же... сам не знаю чего.
Так прошло чуть более месяца...
Конец наступил, по своему обыкновению, неожиданно и внезапно. Князю пришло очередное письмо с приглашением в столицу. Он и раньше получал подобные депеши, но в Петербург ехать отказывался, отписываясь тем, что, служа на границе, принесет более пользы Отечеству, нежели на балах. Подобное упорство, разумеется, лишь портило его отношения с начальством и карьеру, но ему вряд ли было до того дело. На этот раз он, однако, отказывать не спешил.
– А что, Андрюша, а не поехать ли нам в столицу? – лениво поглаживая меня по ноге, спросил вдруг он.
Я, сидящий в тот момент у него на коленях, только пожал плечами. Мне было все равно. Но потом... а ведь если он поедет... ведь там, в столице, он же не сможет... Ну конечно, не сможет, Петербург не приграничный гарнизон, так что... А может, он и один поедет, а меня здесь оставит? Вот бы было хорошо, ведь его так просто не отпустят, недаром так звали...
Он, по обыкновению почувствовав мое настроение, шутливо хлопнул меня по плечу.
– Ах, как сердечко-то забилось, а? Столицу посмотреть захотелось? Ну так поедем. С таким спутником, mon ami, я куда угодно поеду, хоть в Китай. И показать не стыдно, и по ночам не скучно.
Эта, невинная по сравнению со многими, шутка и оказалась соломинкой, прорвавшей плотину. В мгновение ока я оказался стоящим на полу, сжимая кулаки от гнева:
– Вы... вы не посмеете!
– Не посмею чего? – князь натурально удивился.
– Не посмеете везти меня... делать со мной... В столице! – я поднял руку к горлу, гнев и отчаяние душили меня, не давая говорить связно. Но я говорил. Я говорил и говорил, путая мысли с чувствами, выплескивая, наконец, всю горечь и боль противоречий, раздиравших меня с момента приезда сюда. Я говорил, не останавливаясь, не обращая уже никакого внимания на реакцию князя. На то, что он потемнел лицом, в кровь кусая губы, на то, что он вскочил, отшвырнув к стене кресло, и возвышался теперь надо мною, словно скала над букашкой, грозя вот-вот смять ничтожное существо, дерзнувшее возразить ей... Мне было все равно. То, что зрело внутри меня, должно было быть выпущено наружу. Так или иначе.
– Зачем? Зачем вы это делали, когда видно было, что вы мне противны? За что вы до сих пор мучаете меня? Почему... почему вы так поступили...
Я иссяк и замолчал наконец, опустив голову. Дальнейшая моя судьба меня сейчас интересовала так же мало, как и количество наложниц у африканских царей. Я даже не ждал, что мне ответят. Просто... стоял.
– Потому что... – начал было князь, но прервался и с силой опустил сжатые кулаки на столешницу. Древний стол хрустнул, но устоял. Я медленно поднял голову. Князь стоял, ссутулившись, упираясь руками в стол и не глядя на меня, пряча лицо за выбившимися вперед прядями волос. Не знай я его столь хорошо, я бы решил, что он сломлен. Но Дикий Барс пограничья никогда не сдавался.
– Почему?.. – тише шелеста ветра прошептал я.
– Потому что... – он резко выпрямился и откинул назад волосы. – Потому что мне так захотелось. Почему же еще? Такого смазливого и упрямого мальчика забавно было ломать. Но ты стал скучен. То стелешься по полу, то взрываешься, словно шутиха, – он нервно переступил ногами по полу. – Это начало меня утомлять. Переигрываешь, сладкий. Раз уж все ТАК плохо, как ты говоришь... Ты свободен. Валяй, катись куда хочешь! Ну, что стоишь? Иди. Завтра я передам тебе бумаги... Ну, что встал?! – и он, чего с ним не было ранее, гневно топнул ногой об пол. – Иди! Или... попрощаться решил?
Не помня себя, я вылетел за дверь.
– 4 –
Стряхнув первый снег с сапог, я толкнул дверь и вошел в переднюю. Вот и зима. Без малого полгода прошло с последней моей встречи с князем, почти год с первой... а словно целая жизнь пролетела.
Бумаги мне тогда князь выписал отменные. С направлением служить в столицу и ходатайством о повышении в чине, за «усердную службу и заслуги перед Отечеством». Я даже не рассмеялся тогда, так мне горло сдавило. И здесь нашел возможность поглумиться этот дьявол. Приятным же сюрпризом оказался двухмесячный отпуск, который за малой выслугой не полагался мне вовсе, однако был без вопросов одобрен и подписан.
Я в тот же час уехал домой, в имение, и весна, пробуждая все живое ото сна, ехала вслед за мною. Выбросив все из головы, я отсыпался сутками, отдыхая и телом и душою, и словно приходил в себя после тяжелой болезни. Единственное, что я не мог сделать, это поделиться хоть с кем моими злоключениями. Не имелось у меня никого столь близкого, кому бы я такое доверил. Сомневаюсь, что и духовному отцу смог бы я поведать про то. Сие было во мне похоронено, и я старался забыть о том как можно скорее. А потому просто позволил времени течь сквозь меня, пока не почувствовал, что наконец... поправился.