- Чудак! - сдерживая меня, ласково говорит она. - Поднялся, и хорошо. Теперь и нам будет легче.
Стук лопат обрывается, и сразу в катакомбе наступает тишина. Моя голова лежит на плече Аннушки, и я слышу, как гулко бьется ее сердце.
- Успокойся, Коля, - шепчет Аннушка.
- Товарищ интендант, отзовись!
- Это Чупрахин, - поднимается Аннушка. - Они идут обедать... Сюда-а, прямо, прямо! Мы тут! - громко кричит она.
По топоту ног догадываюсь: впереди идет Кувалдин, за ним бесшумно шагает Чупрахин. Он всегда так ходит, словно боится кого-то потревожить.
- Прямо, прямо! - зовет их Аннушка. - Вот так... Садитесь.
Она пошуршала в сторонке, звякнула пустым котелком и первым позвала Мухина:
- Получай... Осторожно, не урони!
- Тут же ничего нет...
- Т-с-с... Чупрахин!
- Есть такой!.. Ого! Как в ресторане... У нас на флоте так не кормили порция на троих, а одному досталась.
- Передай это Николаю.
Иван дает мне кусочек твердого хлеба.
- Ешь осторожно, долго не ел, как бы плохо не было. Так рекомендуют врачи... У них на этот счет целая наука, режимом называется, - предупреждает Чупрахин.
Подношу к губам хлеб и тут только ощущаю голод. Но я не ем, прислушиваюсь, как другие поедают свой паек. Громче всех трудится Иван. Он подозрительно чавкает. Хватаю его за руку, и тотчас все становится ясным,
- Зачем так, товарищи? Возьмите хлеб. Вы работаете...
Егор берет меня за плечи:
- Ешь, тебе говорят. Приказываю. Понял?
Молча съедаю хлеб. Аннушка подает флягу с водой:
- Запей, три глотка, не больше.. Вот так...
- Пролом нам не осилить, - вздыхает Мухин, - который день ковыряемся, а толку нет...
- Егор, прикажи ему молчать, иначе у меня в грудях закипит, и тогда я не ручаюсь, что не ошпарю его кипятком.
- Ни к чему сейчас твой кипяток, - упорствует Алексей.
- Аня! - взвизгивает Чупрахин. - Закрой потуже уши, я сейчас отругаю Алешку такими словами, что у него черти перед глазами запляшут.
- Не запляшут, - упорствует Мухин. - Мне все равно. Выхода нет. Слышите? Все равно...
- Ах ты хлюпик! Где ты тут есть?
- Чупрахин, отставить! Мухин, иди сюда. - Егор усаживает Алексея рядом с собой. Алексей, видимо, не впервые высказывает такие мысли за эти дни.
- Ты бы спел, Алеша, - отзывается Кувалдин. - Спой, повесели душу. Знаешь, солдат - это крепкое дерево, он умирает стоя. Невелика смелость пустить себе пулю в лоб или назойливо повторять: нет выхода. Надо быть такими, как старые революционеры-большевики. Они на расстрел шли с песнями. Помнишь: "Замучен тяжелой неволей, ты славною смертью почил"? Эту песню любил Ленин...
- Немного ослаб я, - признается Мухин. - Но вы ругайте, ругайте меня, поднатужусь.
- Каков, а? - комментирует Чупрахин. - С таким мы горы свернем. Егор, приказывай долбить этот проклятый потолок.
- Пошли! - распоряжается Кувалдин.
Уходим все. На месте работы меня усаживают на шинель, а сами поднимаются куда-то наверх. Раздаются удары, гулко падают камни. Долбят молча, только изредка слышатся отрывистые фразы:
- Хватит, теперь я.
- Передохни, Алексей, дай-ка лопату.
- Рубай...
- Долби...
Смело, друзья! Не теряйте
Бодрость в неравном бою.
Родину-мать вы спасайте.
Честь и свободу свою.
Слышал эту песню от отца. Иногда он пел ее вместе с матерью.
Сбрасываю шинель и карабкаюсь наверх. Беру у Алексея лопату и начинаю долбить. Кружится голова, и еще чувствуется боль в груди. А я долблю и долблю до тех пор, пока вдруг не замечаю в потолке матовое окошко.
- Свет! - кричу со страшной силой.
- Свет! - повторяют другие.
Кувалдин приказывает расширить пролом. А когда дыра увеличивается настолько, что можно пролезть каждому из нас, Егор командует:
- Хватит, давай все вниз.
Разглядываем друг друга так, точно впервые встретились. У Кувалдина отросла борода, на лбу синяки, ссадины. Но улыбка осталась прежней. Мухин тоже оброс, уже не выглядит подростком. Сильно похудела Аннушка. У нее поседели волосы. Чупрахин почти не изменился, только слегка заострился нос да глаза стали менее озорными. Обнимаемся, кричим "ура", позабыв об опасности.
Иван, приведя себя в порядок, торжественно произносит:
- Егорка, в честь победы за-ку-рим!
Смотрим на него, и на наших лицах нетрудно прочесть: "Сумасшедший, нашел время шутить", но он хлопает себя по карману:
- Вот они, немецкие сигареты. Подходи, угощаю. После перекура по команде Кувалдина один за другим через пролом покидаем подземелье.
- 3
Ползем цепочкой: впереди Егор, за ним Чупрахин, я, Аннушка и Мухин. Нам хорошо известна эта местность, изучили ее до мельчайшей складочки еще в первые дни, когда высадился десант. Мы держим направление на небольшой островок земли, окантованный со всех сторон густым частоколом разрывов. Время от времени на островке вспыхивают огоньки ответных орудийных выстрелов. И когда они гремят сердито и звонко, поднимаемся и бежим согнувшись. Потом вновь ползем по изрытой бомбами и снарядами земле.
К вечеру удается глубокой промоиной проникнуть на "островок". Нас встречает сидящий у орудия лейтенант Замков. У него перебиты ноги, на лице пятна крови. Неподалеку от второго орудия неподвижно лежат трое артиллеристов. Егор подхватывает лейтенанта и пытается опустить его в окоп:
- Товарищ лейтенант, сейчас перевяжем...
- Уйди, говорю... Вон там, в нише, ящик со снарядами, давай их сюда.
Чупрахин прыгает в окоп и быстро возвращается с ящиком:
- Есть снарядики!
- Подавай! - щелкая затвором, командует лейтенант. Припав к прицелу, он шепчет что-то и нажимает на спуск.
Орудие вздрагивает. Раздается звонкий выстрел.
- Подавай!
- В душу им! - кричит Чупрахин.
- Подавай!
- Еще!
- Подавай! - Замков отталкивается от орудия и падает на спину.
Егор занимает его место.
- Подавай! - громовым голосом кричит он.
- Молодец, Егор, получай! - Чупрахин, сверкнув глазами, посылает снаряд в приемник.
Танки сползают в лощину, обходят стороной.
Темнеет. Замков пытается сесть. Слабым голосом он говорит: .
- Я тут оборонял командный пункт... Хижняков дважды вызывал на себя огонь артиллерии... Воздуху мало, душно... Это пройдет... А Хижняков там, в блиндаже. И знамя там...
И тут Замков упал замертво.
- Чупрахин и Самбуров, за мной, - распоряжается Кувалдин.
Бежим вслед за Егором в блиндаж. Руками разгребаем заваленный взрывом вход. Проникаем в убежище. Иван чиркает спичкой. Вспыхивает свет. Хижняков как смотрел в бинокль, в таком положении и стоит, подпертый столом, перевернутым на попа. На спине большое кровавое пятно.
- Ну... - коротко отзывается Чупрахин, зажигая новую спичку.
- Что? - спрашивает Кувалдин и никак не может оторвать взгляда от полковника.
- Ну, гады, - повторяет Иван. - Теперь у меня нет сердца и я не человек, а пуля, снаряд... Бомба - вот кто я теперь.
И он тихо подходит к телу Хижнякова, прикладывает руку к голове:
- Товарищ полковник, я клянусь вам, что беспощадно буду мстить врагу, буду рвать фашистов на части!
- Похороним, - предлагает Егор. - Здесь, в блиндаже, на боевом посту. И Замкова сюда принесем. Знамя и документы возьмем с собой.
...Ночь темная. Идем уже несколько часов. Впереди движется багровое зарево. Это затухающий бой откатывается к Аджимушкаю. Пробираемся по бездорожью, на ощупь. Часто приходится останавливаться, прислушиваться к каждому шороху. На высотке замаячила небольшая колонна людей. Бесспорно, это гитлеровцы. Кувалдин приказывает залечь.
- Что-то зябко, братишки, - говорит Чупрахин. И, помолчав, резко: Лежим, прячемся. Пусть они боятся нас. Я хочу, чтобы меня боялись. Боялись всюду!