- Тише, успокойся, - строго предупреждает Егор.
- Душа горит, - стонет Иван.
- Соленая душа! Мы-то ладно, но знамя, слышишь, знамя!
- Понимаю, - соглашается Чупрахин.
К утру попадаем в поселок Войково. Решаем переждать до следующей ночи в глубокой, заросшей травой канаве. У меня под шинелью сумка с документами полковника. В ней лежат партийный билет Хижнякова и еще какие-то бумаги, которые мы не успели просмотреть. Иван ведет наблюдение за дорогой, проходящей отсюда в тридцати метрах.
- Наших ведут! - нечеловеческим голосом сообщает Чупрахин. Замечаю, как темнеет лицо у Ивана. Приподнимаемся и, приготовив оружие, смотрим сквозь траву на колонну людей.
- Хальт! - кричит немецкий офицер,
Пленные останавливаются. Многие бойцы ранены, а у пожилого, что стоит ближе к канаве, оторвана кисть левой руки: кровь тяжелыми каплями падает на землю.
Чупрахина сейчас нельзя удержать, он пружинится, вот-вот вскочит и бросится на фашистов. И Егор об этом догадывается. Он поворачивается ко мне, шепчет:
- Сейчас ударим по конвою. Внимание, открываем огонь сразу и кричим нашим, чтобы они разбегались.
Колонна рвется на части, с шумом, будто разметанная ветром, расползается по садам. Стреляя на ходу, прыгаю в кювет. Попадаю в какую-то яму, притаившись, лежу там. Потом ползу в заросли, обнаруживаю Аннушку. Она лежит навзничь, без шинели, в разорванном платье. Трясу ее за плечо:
- Аня!
Выстрелы рвут воздух. С какой-то неслыханной злостью шуршат осколки.
- Аня!
Она приподнимается, дрожащими руками прикрывает обнаженную грудь.
Когда стихают выстрелы, предлагаю Ане проникнуть в дом, укрыться в нем. Домик небольшой, с каменной оградой. С нашей стороны он прикрыт садом. Еще там, в канаве, Егор наметил его для сбора, возможно, остальные ребята уже там.
- Я отнесу тебя, - настаиваю. - Переоденешься, никто не тронет.
В сенях встречается старик. Он держит в руках керосиновую лампу и растерянно пятится назад.
- Сюда наши заходили? - спрашиваю я. Не дожидаясь приглашения, прохожу в сени, в комнаты. Старик смотрит на меня подозрительно.
Аннушка торопит:
- Уходи. Я останусь здесь, что-то с ногами неладно. Ну, прощай, Самбурчик. Останешься жив, не забывай.
Не могу сдвинуться с места. Ноги приросли к полу, руки одеревенели: как же я оставлю ее одну, что скажет Егор?
- Что же стоите? - заметив мою нерешительность, говорит старик. - Коли так, я вас спрячу, - продолжает он. - В жизни не найдут. Идите за мной. Потом, остановившись, задумался: - Девушка пусть останется здесь, в комнате. Переодену, сойдет за внучку. А ты - пойдем...
А ноги по-прежнему не могут сдвинуться с места.
- Иди, Коля... Слышишь, опять выстрелы!
"Что мне выстрелы! Аннушка, Аннушка! Ты понимаешь меня? По-ни-ма-ешь?" Сергеенко тянется ко мне.
- Иди, родной, - целует она. - Мы еще встретимся.
В сенях старик упирается в шкаф:
- Подсоби отодвинуть. - И поясняет: - Это еще в гражданскую подпольщики оборудовали тайник. Тут они находились при Врангеле. Теперь там погреб.
Обнажилась стена. Кряхтя, дед становится на табуретку ж рукой нажимает на крюк, торчащий у самого потолка. У моих ног неожиданно образуется дыра.
- Полезай, не бойся, надежное место.
Опускаю ноги и вдруг, поскользнувшись, падаю в темноту, сразу попадая в объятия чьих-то крепких рук. Молчу, сжавшись в тугой комок: "Неужели дед обманул?"
- Егор, тресни его по башке, ответит.
Из сотни голосов я мог бы сразу узнать этот голос. От радости спазматический комок перехватывает горло. Мычу что-то невнятное, никак не могу отчетливо произнести слово. Чупрахин уже дает второй совет:
- Под девятое ребро для начала... Аккуратно, без шума.
- Самбуров! - точно выстрел, раздался голос Кувалдина. - Я его сразу узнал.
- Не ошибись! - предупреждает Иван. - Дерни его за ухо. Дерни - не умрет.
- Товарищи, это я... я...
- Он, конечно он, - Егор крепко прижимает меня к своей широкой груди.
Так сидим минут двадцать...
- Егор, Аннушка тоже здесь, - сообщаю я. Кувалдин молча жмет мне руку. Потом тихонько говорит:
- Не надо об этом. Своими глазами видел взрыв, и она взмахнула руками... А проверить уже не мог.
- Честное слово. Я ее принес сюда.
- Значит, спас, - дышит он в лицо. - Откуда ты такой взялся: маленький, тощий, а цепкий?
- Если бы не было знамени, бился бы до последнего фашиста. А чего на них смотреть, на то они и фашисты, чтобы бить их, - отзывается Чупрахин. И, помолчав, снова: - Самбуров, что притих? Кури, Егор, передай ему сигарету... Не знаю, какой она марки.
- Где достал? - интересуется Кувалдин.
- У фрица, они все при сигаретах ходят, порядочного курева у них никто не имеет.
- И стоило к нему в карман лезть?
- Хо, за кого ты меня принимаешь! В поганый карман, что ли, полезу? Он, гад, подбежал ко мне, и, видимо, с перепугу принял меня за своего, начал лопотать по-своему, показывает в сторону садов, где наши скрылись. Смотрю на гада и думаю: "Давай, давай высказывайся, скорпион". Потом, повернувшись к забору, фистулой: "Шнель!". Ну, я его тут прикладом в затылок: будь здоров! Он повис на заборе вниз головой, а тылом кверху. Конечно, при таком положении в карманах ничто не удержится.
Мы знаем: Иван приукрасил историю с сигаретами, но не возражаем ему.
В полночь в убежище спускается старик. Он сообщает: оставаться здесь опасно, гитлеровцы ходят по домам и разыскивают русских пленных. Решаем немедленно покинуть подвал. Но куда? Старик обещает провести в Аджимушкайские катакомбы. Егор соглашается.
- Веди, дедушка, чего же мы тут будем прятаться? Наше дело воевать, а не в подвалах сидеть.
В полночь прощаемся с Аннушкой: она остается у старика, у нее с ногой совсем плохо. По одному проникаем в сад. Оборачиваюсь и долго смотрю на домик. Хочется навсегда запомнить его. Замечаю пролом в каменной ограде: сюда попал снаряд. В воздухе висят осветительные ракеты, слышатся выстрелы. Определяю по знакомым ориентирам: отсюда до Керченского пролива не больше десяти километров, а до катакомб еще ближе.
- 4
- Тут, - говорит старик и плечом упирается в огромный камень. -Катакомбы имеют много входов, но этот, кроме моей дочери Марьи, никто не знает. Она у меня партийная, Марья-то. Ну, вот извольте, готово. Прощайте. Вход закрою, а насчет девушки не беспокойтесь, укроем.
Держась друг за друга, идем цепочкой. С каждым шагом раздвигаются стены тоннеля.
- Стойте! - раздается позади. Из-за камня вприпрыжку выскакивает согнутый человек с разбухшим за спиной вещевым мешком.
- Беленький! - произносим одновременно. Кирилл подходит вплотную и, еще не веря своим глазам, смотрит на нас удивленно.
- Как попали сюда? - спрашивает он.
- Вот сквозь землю просочились, - показывая на своды, говорит ему Чупрахин.
- Где наша рота, где Правдин? - спешит спросить Кувалдин.
- Впереди, тут, - отвечает Кирилл и сообщает нам, что вокруг катакомб немцы, а в подземелье нет никакого порядка и что встретил он подполковника Шатрова, который здесь же находился на излечении. Госпиталь эвакуировался на Большую землю, а Шатров остался, ходит тут с костылем, еле двигая ногами.
Бежим к выходу. Попадаются небольшие группы бойцов, какие-то ящики, узлы. Никто не обращает на нас внимания, словно мы превратились в невидимок. Бежим до тех пор, пока не преграждает путь высокий, одетый в изорванную фуфайку боец.
- Куда?
- Товарищ политрук! - кричит Чупрахин. - Это мы...
Правдин ведет нас за выступ. Рядом, где мы только что стояли, с надсадным треском рвется снаряд. Осколки секут камни, наполняя катакомбы металлическим званном. Осматриваюсь вокруг, замечаю Шатрова, сидящего с закрытыми глазами у рации. У его ног лежит костыль. Подполковник торопит красноармейца, прильнувшего к телефонной трубке: