- Где вы его взяли?
- У входа, товарищ командир, - докладывает Донцов, - колодец пытался подорвать.
- Допрашивали, товарищ Чупрахин?
- Вот ведем с ним разговор, - отвечает Иван ж тут же срывается: - Чего скорпиона допрашивать! Не могу я на них смотреть: ведь он же живой стоит передо мной.
- А я приказываю смотреть, товарищ Чупрахин! - вдруг повышает голос Кувалдин. - Вы командир взвода разведки, и надо уметь сдерживать себя. Поняли?
Такой строгости Иван не ожидал от Егора. Он молча пятится, затем, остановившись, опускает руки по швам, смотрит на Кувалдина так, словно впервые видит его. А когда Кувалдин поворачивается к Донцову, он шепчет мне:
- Понял, Бурса?
Немец охотно отвечает на вопросы Кувалдина. По словам пленного, гитлеровцы основную часть войск бросили под Севастополь. Здесь, на Керченском полуострове, оставили одну дивизию. В недельный срок они должны вытеснить нас из-под земли. Если им это не удастся сделать, тогда придут саперы-подрывники и поднимут нас на воздух вместе с камнями и землей.
- Ваши начальники знают, сколько советских войск в катакомбах? спрашивает Егор. Густав, не задумываясь, отвечает:
- Командир роты говорил нам, что под землей красных около трех полков.
- Маловато, не знают ваши начальники. Нас здесь побольше. Воды хочешь? На пей, - вдруг отстегивает флягу Кувалдин. - У нас воды много, - настаивает он.
У Чупрахина округляются глаза, и он весь пружинится, еле сдерживает себя, чтобы не закричать, и все же шепчет Донцову:
- Это же фашист, он завтра будет швырять гранаты в нас.
- Самбуров, вот тебе бумага и карандаш, садись и пиши, - напоив немца, говорит мне Егор. - Пиши.
"Старшему начальнику фашистских войск на Керченском полуострове генерал-полковнику Манштейну.
Господин генерал! Вероятно, вы и ваши подчиненные полагают, что ходите вы по завоеванной земле. Жестоко ошибаетесь! Нас здесь, под землей, многие тысячи. Мы располагаем достаточным количеством оружия, боеприпасов, продовольствия. У каждого нашего бойца и командира в душе горит лютая ненависть к вам, палачам и убийцам. Мы верим в свою полную победу над вами, выродками капиталистического мира. Реальность такова, господин генерал, продолжает диктовать Егор, - что вы находитесь не на земле, а на огне - на раскаленной добела сковородке..."
- И мы вас, сволочей, всех спалим в пепел! - видимо поняв замысел Кувалдина, вставляет Чупрахин, когда Егор делает паузу, чтобы обдумать следующую фразу.
- Запиши и это. И вот еще что, - говорит Кувалдин.
"Вы рассчитываете, что мы дней через пять сдадимся вам в плен. Чепуха, господин генерал! Этого никогда не произойдет. Наоборот, через пять дней мы начнем активные боевые действия. Мы точно знаем, какими силами вы располагаете. Мы уничтожим войска керченского гарнизона вместе с его начальником генералом Пико гораздо раньше, чем успеют подойти подкрепления с севастопольского участка.
Господин генерал, не думайте, что мы вас запугиваем или пытаемся ввести в заблуждение. Нет, мы хорошо знаем, с кем имеем дело, и твердо заявляем:
- Смерть фашистским оккупантам!
Командование подземных войск Красной Армии".
- Понимаете, в чем дело? - окончив диктовать, обращается Егор к нам. Фашисты перебрасывают войска к Севастополю, надо их задержать здесь, отвлечь на себя... И я думаю: генерал поймет это послание так, как нам хочется...
Пленного сопровождаем вдвоем с Чупрахиным. Он идет между нами с видом откровенной покорности. В нагрудном кармане его тужурки лежит конверт с нашим посланием. Уже у самого выхода Чупрахин вдруг останавливается, вопросительно смотрит на меня.
- Что случилось? - спрашиваю я.
- Давай заставим пленного, чтобы он разминировал колодец.
- Как?
- Вот видишь, - показывает Чупрахин длинную, сложенную "восьмеркой" веревку. Где он ее успел захватить- не заметил. - Я его сейчас привяжу за ногу и, если он не разминирует колодец, притащу обратно. Доверять им нельзя, Бурса, нельзя... Ты думаешь, Егор иначе рассуждает? Нет. Но он - командир... Хорошо сочинил письмо. Это мне нравится. Вообще-то он, Кувалдин, подходящий человек, как раз такой и нужен в катакомбах.
Распустив веревку, Иван привязывает немца за ногу.
- Я его морским узелком, не развяжет, вот так. Теперь повтори, Густав, что ты обязан сделать для нас.
- Хорошо, - выслушав немца, продолжает Чупрахин. - Имей в виду, если колодец не разминируешь, обратно притащу тебя, в общем, я сильно обижусь. Понял? - спрашивает Иван. Немец смотрит на меня таким искренним взглядом, что хочется, чтобы он быстрее ушел.
- Отец у меня дворник. Вы знаете Тельмана? - пытается заговорить Густав.
- Давай, давай, топай, ползи, - подталкивает его Чупрахин, - в Берлине встретимся, поговорим, если ты еще раз не попадешься мне на глаза с оружием в руках.
Немец удаляется медленно, Чупрахин передает мне конец веревки:
- Держи крепче, а я посажу его на мушку... Порядок должен быть во всем. - Иван ложится поудобнее, прицеливается. От выхода до колодца метров сорок. Мы видим, как немец приближается к срубу. Выстрелов не слышно: гитлеровцы всегда так делают - подпустят к колодцу, а иногда даже дадут возможность набрать воды, потом открывают огонь. У колодца виднеются трупы наших бойцов, опрокинутые ведра.
Немец падает, минуты три лежит неподвижно. Потом подползает к срубу колодца, опять замирает. И вдруг бросает в нашу сторону вынутые из мин запалы. Чупрахин велит отпустить веровку.
- Я Густав Крайцер! - вскочив на ноги, вдруг кричит он кому-то там, наверху, и тут же скрывается за холмом.
Иван, подобрав запалы, долго рассматривает их на своей ладони.
- Ишь ты!.. Сработал на нас. Неужели и среди фрицев есть люди?
- 9
Правдин вслушивается в глухую дробь выстрелов, доносящихся с восточного сектора. После того как фашисты прочитали наше послание, они спешат ликвидировать подземный гарнизон. Дни проходят в жестоких боях.
Все находятся на боевых постах - у амбразур и входов. И Правдину все чаще и чаще приходится коротать время в одиночестве. Он уже может сидеть на койке, положив культю на специальную подставку.
- Рассказывай, рассказывай, товарищ Мухин, - отвлекаясь от гула боя, говорит Правдин. Глаза у него ввалились, лицо вытянулось, скулы заострились.
- Утром мы заметили танки. Впереди они катили орудия, - сообщает Алексей. Он только что прибыл с восточного сектора и сразу же решил доложить политруку о бое. - Я сидел у амбразуры, метрах в тридцати от центрального входа. Открыл огонь из автомата. Танк движется, ничего ему не сделаешь... Стволом орудия всунулся в пролом. Что делать? Тогда я изловчился, вскочил на ствол и камнем забил дуло. При выстреле ствол разорвало. Пехотинцев потом гранатами забросали. Фашисты отошли на исходные позиции. А сейчас опять полезли. Но в подземелье им не войти, не пустим...
- Камнем забил ствол? - удивляется политрук. - Когда же ты таким стал?
Правдину делается зябко. Я набрасываю на его плечи шинель. Политрук, поправляя полы, продолжает:
- А я вот валяюсь на кровати... Когда поднимусь, многих не узнаю... Слышал я, товарищ Мухин, как ты адскую тележку уничтожил. Не страшно было на такую невидаль идти?
- Не знаю, - откровенно признается Алексей.
- Как не знаешь! - чуть наклонившись вперед, улыбается Правдин. Совсем ничего не помнишь?
Алеша морщит лоб:
- Помню...
- Что именно? Расскажи, как эта машина двигалась и можно ли ее на большем расстоянии подорвать?
- Этого я не знаю, товарищ политрук. Провод у нее сзади волочился, это я видел. Кувалдин говорит, что машины такие управляются электричеством.
- Верно, электричеством, - подтверждает политрук. Он берет костыли, рассматривает их: - Я скоро поднимусь. Приемник Гнатенко наладит, будем слушать Большую землю... "От Советского информбюро, - выпрямляясь, меняет голос Правдин. - В результате решительных контрударов Красная Армия остановила наступления фашистов. Разгромлены следующие немецкие дивизии..." О, такое время настанет, товарищи!