Солнце клонится к закату. Проходим притихшую станицу. Кувалдин толкает локтем в бок, показывая на плетень, возле которого пугливой стайкой столпились малыши:
- Смотри, как воробушки чирикают, Тоже соображают.
У колодца рота останавливается. Подходит сухой и тонкий старик. Кряхтя и опираясь на палку, он снимает запыленный картуз и высохшей рукой показывает на запад.
- Туда идете? Сколько вас тут идет, а он все пре и пре. Срам! дребезжащим голосом говорит старик и ковыляет к воротам.
В наступившей тишине раздается голос Шапкина!
- Паникер!
- Отсталый элемент, - поддерживает его Беленький.
- Смирно! Ша-го-ом марш! - Сомов взмахивает рукой, и мы вновь пылим по дороге.
Сгущаются сумерки. На небе вспыхивают звезды. Кругом тишина. В душе черт знает что творится! И всему причина - этот старик. Может быть, и в самом деле он паникер? Я еще не видел живых паникеров. Стараясь отвлечься от назойливых мыслей, напряженно вглядываюсь в темноту: впереди идут командир и политрук. Вдруг их фигуры сливаются, и передо мной снова вырастает дед. Вижу старика отчетливо, словно он рядом, вижу каждую морщинку на его усталом лице, реденькую белую бороденку, бесцветные глаза, широкий лоб, сухую руку, испещренную синими венами. "Что ты, старый, ко мне пристал?" А он в ответ: "Что, нехорошо? Ты, брат, не отворачивайся от меня".
Слышу голос Кувалдина:
- Ты, студент, запомни слова старика.
- По-твоему, он не паникер? - поспешно отзывается Чупрахин.
- Я с ним не служил, - отвечает Кувалдин.
Егор скуп на слова, а если приходится ему вступать в разговор, с его губ слетают короткие фразы, похожие на загадки. Сожалею, что сейчас поблизости нет Шапкина или Кирилла, а еще бы лучше, если бы был политрук. У Правдина, видимо, прямое и чистое сердце. Почему-то кажется, что сейчас нет труднее дела, которое он несет на своих плечах. Почему мы отступаем, почему как-то не так получается, как мы думали раньше о войне? Для многих из нас эти вопросы - что для первоклассника алгебраические задачи. А политрук обязан ответить на них. Обязан.
- Рота, стой! - командует Сомов.
К колонне подъезжает легковая машина. Открывается дверца, и перед командиром и политруком роты вырастает коренастая фигура военного, затянутого ремнями,
- Кто здесь старший?
- Я, лейтенант Сомов.
- Вы команда двадцать два тридцать пять?
- Так точно, товарищ полковник.
- Я командир дивизии Хижняков, вот мои документы. Вам необходимо изменить маршрут и следовать в район Темрюка. - Полковник включает карманный фонарик и, развернув карту, поясняет: - Вот здесь, у развилки дорог, вас встретит мой начальник разведки подполковник Шатров. Вы поступите в его распоряжение. Поторапливайтесь. О маскировке не забывайте. Может появиться воздушный противник,
Машина, фыркнув, пропадает в темноте.
Стоим молча в ожидании новых распоряжений. С нарастающей силой доносится гул самолетов. Гул прерывчатый, странный. "Вез-зу, вез-зу", металлическим голосом выговаривает мотор.
- Воздух!
Рассыпаемся по обочинам дороги. Падаю в какое-то углубление и чувствую под собой копошащегося человека. Горячая тугая волна срывает со спины вещевой мешок. Рвутся бомбы. Захлебываясь, в воздухе со свистом и шипением прилетают осколки. Человек подо мной уже не шевелится. Он притих, словно скованный мгновенным крепким сном. Пытаюсь ощупать его и вдруг под ладонью чувствую ствол пулемета. Торопливо вставляю в приемник диск и, ни о чем не думая, длинными очередями стреляю в темный полог ночи.
- Сумасшедший! Ты же демаскируешь! - срывающимся голосом кричит Шапкин и выхватывает из моих рук пулемет. - Лежи и не шевелись! Приказа стрелять не было. Понимать надо! - гневно заключает он.
Внезапно наступает тишина. Пахнет гарью. Захар вскакивает на ноги и посылает куда-то две короткие очереди. Молча ищу вещевой мешок, сталкиваюсь с Чупрахиным.
- Чью-то сумку ко мне забросило, - говорит он.
- В колонну по четыре, рота стройся! - командует Сомов.
Построив нас лейтенант спрашивает:
- Раненые есть?
Раненых оказалось шесть человек. Их выделяют в отдельную группу и, назначив одного из них старшим, оставляют дожидаться попутной машины, Сомов обращается к нам с короткой речью:
- Вы получили боевое крещение, правда, маленькое, но все же это боевое крещение. Мне нравятся действия командира отделения Шапкина. Он не испугался бомбежки, открыл огонь по фашистским самолетам. Так должен поступать каждый боец.
Идем без остановок. Мучает вопрос: сказать ли Егору о том, что огонь из пулемета открыл не Шапкин, а я? Наконец решаю - дело не в том, кто это сделал, важно другое: нашелся такой боец, и главное - командир признал такие действия правильными. Да и зачем в неудобное положение ставить Шапкина, еще сочтут, что я пытаюсь прославиться.
Что-то отстает Мухин. Тревожно посматриваю на него;
- Алексей, устал?
- Ранен... Молчи, никому ни слова.
Чупрахин кладет его руку себе на плечо.
- В строю не разговаривают, - полушепотом произносит Кувалдин. - Крепче опирайся на матроса Самбуров, возьми у Мухина винтовку,
- 3
Шапкин дает нам по очереди бинокль и велит посмотреть на чернеющий в море берег Керченского полуострова. Прикладываю к глазам прибор. Холодный металл обжигает переносье, терплю и с затаенным дыханием стараюсь увидеть там фашистов.
Но, кроме серой расплывчатой массы, ничего не вижу. Молча передаю бинокль Мухину. Чупрахин, сбив ушанку на затылок, сидит на бруствере окопа и говорит:
- Зря стараешься, Алеша, расстояние большое.
- Наблюдение продолжать! - упорствует Шапкин. Месяц назад приказом командира дивизии ему присвоили воинское звание старшего сержанта и поставили временно командовать взводом. Отделение теперь возглавляет Кувалдин. Шапкин одет в новенькую шинель с треугольниками на петлицах. Она ему очень идет, как-то по-особому оттеняет, суровое, немного настороженное лицо.
- По всему видать: будем высаживаться в Керчи, - говорит Шапкин. - Это, пожалуй, труднее, чем на Хасане было. Хотите, расскажу, как мы там самураев утюжили?..
Кирилл подмигивает мне:
- Наш командир - огонь! Я о нем заметку во фронтовую газету послал. Все рассказал, как он на марше по самолетам открыл огонь, как вот командиром стал... Хочется, чтобы меня там, в редакции, заметили. Писать я умею. Заметят?
- Обязательно, и тебя и Шапкина, - отвечаю я и, взяв кирку, начинаю углублять окоп. Под ударами звенит и крошится схваченная морозом земля.
Приходят подполковник Шатров и лейтенант Сомов. Шатров невысокого роста, прямой, на нем ладно сидит обмундирование. Если бы не шрам на щеке, он был бы красавцем. Но рубец с голубым отливом испортил лицо. Шатров приказывает отвести роту в укрытие и построить в две шеренги,
- Медленно работаете. Другие уже отрыли окопы, - упрекает Шатров.
Он достает из планшета какой-то листок.
- "Шапкин Захар Петрович", - читает он.
- Я, - чуть подавшись вперед, откликается старший сержант.
- Правильно назвал вашу фамилию, имя и отчество?
- Правильно.
- Десять шагов вперед, марш!
Шатров обходит кругом Захара и вдруг неожиданно для нас палит из пистолета в воздух, Шапкин вздрагивает, виновато улыбается.
- Закалки не чувствую! Становитесь в строй.
Подобную операцию Шатров проделывает с каждым. Сзади Кувалдина он поджег взрыв-пакет. Егор, тихо вздохнув, и ухом не повел.
- Как у вас со слухом?
- Хорошо, не обижаюсь,
- На сколько метров бросаете гранату?
- Когда как, со злости швырну метров на шестьдесят.
Шатров отступает назад и вопросительно смотрит на Сомова, потом на Егора.
- Я серьезно спрашиваю.
- Понимаю, - роняет Кувалдин.
Подполковник вынимает из кармана шинели деревянную болванку, обитую железом, и передает ее Кувалдину.