...Пойдем ломить всей силою,
Всем сердцем, всей душой
За землю нашу милую,
За наш Союз большой!
Поем до тех пор, пока гитлеровцы не прекращают огня. Маша, Гнатенко поднимают на носилках Правдива, но он велит опустить его:
- Попробую самостоятельно пройти. Дайте-ка мне костыли. Шатров... И здесь он меня поддерживает, - задумчиво произносит политрук и, неуклюже раскачиваясь, делает несколько движений, потом поворачивается к нам: Понятно! Хожу, товарищи!
Он постоял с минуту и, поддерживаемый с двух сторон Машей и Гнатенко, медленно заковылял на командный пункт.
- Понятно, - нарушает молчание Чупрахин. - Что будем делать? Видали, безногий пошел. Черта с два они нас согнут! Драться будем, понятно?!
Али склонился над большой конторской книгой. Он подсчитывает остаток продовольствия. Мухтаров это делает каждый день. Ровно в семь часов вечера он берет эту толстенную книгу и начинает что-то черкать в ней, мурлыча про себя. Но сегодня Али молчит.
К Мухтарову тихо подсаживается Гриша Панов и смотрит на бойко горящий фитилек в плошке, смотрит неотрывно, словно вот-вот из этого маленького пламени вырвется струйка воды. У Гриши крупные черты лица, из-под шапки торчат плотные завитки волос, когда-то они были черными, смолянистыми, теперь табачного цвета.
- Раскладку на завтра готовишь? - спрашивает Панов у Али. - На завтрак: гречневая каша с бараниной, сливочное масло и чай. Да-а-а, знакомое дело... Сколько я вам, поварам, отвешивал вот этими руками таких продуктов. Даже шоколад имелся на складе. А теперь... Ну что ты пыжишься, ломаешь голову, ведь ничего же на складе нет!
- Ты что, проверял? - серьезно спрашивает Мухтаров, оторвавшись от расчетов. Гриша укоризненно качает головой:
- Что осталось? Или это военная тайна?
- Смотри, - обращается ко мне Али. - Ожил наш Гриша.
Панов сощуривает глаза, вбирает голову в плечи:
- Ах, как вкусно пахнет шашлыком! Скоро подадут... По-карски! Слышите шаги, это официант идет.
Я гляжу на Панова, жалость сжимает грудь. Хотя Семен Гнатенко и говорит, что Гриша хитрющий человек, разыгрывает из себя сумасшедшего, чтобы в наряды не ходить, а воду получать, все же у Панова нервное потрясение, иногда он совершенно невменяем.
Цокает костылями Правдин. Рядом со мной ложится длинная тень человека, потом сам политрук присаживается на ящик.
- Докладывай, товарищ Мухтаров. - Правдин вялым движением руки расстегивает стеганку. После того как побывал у восточного выхода, политрук ежедневно тренируется в ходьбе на костылях. Ходит он и на ближайшие объекты обороны. Он сам смастерил себе протез, страшно доволен им, хотя видно, что ходить на таком грубом протезе тяжело.
Али, перелистывая книгу, говорит:
- Конины хватит на пять дней, крупы осталось десять килограммов. Воды ведро. Я рассчитал... Если мяса выдавать в сутки на каждого человека по сто граммов, можно растянуть. - Мухтаров чуть косит взгляд на Панова и не решается сказать, на сколько дней хватит конины.
Политрук берет у Али книгу и начинает сам подсчитывать. Гриша поднимается и, стараясь ступать на носки, направляется к Гнатенко, поодаль склонившемуся у приемника. Семен не отступает от своего обещания - в радиоприемнике не хватало конденсатора, он все же где-то отыскал его и вновь принялся за работу.
Правдин передает Мухтарову книгу и, поудобнее положив культю на ящик, отдает распоряжение:
- Воду давать только лежачим раненым, мясо уменьшить до восьмидесяти граммов, крупу завтра разделить на две части и отослать бойцам Запорожца и Донцова... Как с колодцем? - интересуется он.
- Метров на пять отрыли - никаких признаков воды.
- Работы продолжать, если надо, возьмите еще несколько человек. Панов работает или все по-прежнему? - интересуется Правдин, глядя на Григория, сидящего рядом с Семеном у радиоприемника.
- Только о шашлыке вспоминал, запах ему чудился. По-карски, говорит, пахнет. Видать, окончательно вышел из строя.
- Но вы его не обходите с питанием, выдавать все, как и другим... Пусть сосет мокрый ракушечник. Оружие отобрать, диски с патронами возьмите себе, товарищ Самбуров.
Он, побарабанив пальцами по фанере, приглашает Мухтарова пойти с ним к раненым, хлопает по протезу:
- Хожу. Чертовски хорошо, когда у человека есть ноги!
Да, чертовски хорошо... Слышу, как скрипит под ним деревяшка: политрук первым трогается с места. Али прячет в ящик книгу и спешит за Правдиным. Догнав его, становится впереди, чтобы осветить фонарем путь.
До галереи, в которой помещаются раненые, недалеко - метров семьдесят. Сейчас там Маша. Вечером ей помогают Чупрахин и Мухин. Иван быстро научился делать перевязки. Маша хвалит Чупрахина, а он немного обижается, когда напоминаем ему об этом. "Я солдат, а не брат милосердия", - передернет он плечами, а по глазам видно, что в душе гордится тем, что доктор так отзывается о нем. Иван все чаще и чаще останавливает свой взгляд на Маше. Как-то я сказал ему об этом, он поднес свой кулачище к моему носу и незлобиво предупредил: "Молчи! - Но тут же задумчиво бросил: - Все это пройдет, Бурса, - он постучал себя в грудь. - Подшипник здесь ослаб, но я его подтяну".
Чтобы даром времени не терять, решаю заштопать себе шинель, да и Кувалдин уже предупреждал меня об этом. Освобождаю фитилек от нагара, делается светлее.
Гриша хихикает под ухом:
- Гнатенко сейчас кусок уса откусил. Поспорили мы. Он говорит: через пять минут голос Москвы услышу. Я возразил. Он протянул мне руку: пари! Ладно, говорю, если ничего не выйдет, ус себе откуси. Не вышло, и Семен отгрыз... Вот упрямый хохол! Пошутил, а он всерьез принял. Я понимаю Гнатенко: снявши голову - по усам не плачут. Какая разница - с усами или без усов пропадать... - Панов вдруг предлагает мне: - Давай посмотрим книгу, что там из продуктов осталось. - Он тянется к ящику, гремит запором. Я с силой отталкиваю его в сторону:
- Не смей!
Гриша сопротивляется: он кряжистый, и мне трудно справиться с ним, но и нельзя допустить, чтобы посмотрел книгу: Мухтаров ее показывает только Егору и Правдину. Конечно, особых секретов в ней нет, но я сегодня дежурный на КП и обязан строго соблюдать порядок. Панов вновь тянется к запору, у него глаза нормального человека, и все же меня охватывает неприятный холодок. Молчат своды, вокруг непроглядная ночь. Возле зажженной плошки согнутая фигурка Семена, склонившегося над черным ящиком радиоприемника. Занятый своим делом, Гнатенко не слышит нашу возню.
- Погоди, Гриша, зачем тебе эта книга? - отступив на шаг, спрашиваю Панова. Он садится на ящик.
- Ты, Самбуров, ребенок, ничего не понимаешь. Они хитрят. Хлеба нет, крупы нет, конина на исходе. И воды ничего не осталось... Обманывают они, понял? Не веришь? Взгляни в расходную книжку, сам убедишься.
- Кто обманывает? - кричу в лицо Панову.
Гриша усмехается:
- Думаешь, я ничего не соображаю? Нет, все понимаю, решительно все!.. Надо кончать эту волынку. Героизм! Кому он нужен, такой героизм. Безумие, понимаешь, безумие! Уходить надо отсюда, пока немцы не начали травить газами. Досиделись! Пришли саперы. Они взорвут нас.
- А куда идти?
- Всех не перестреляют. Рядовых не тронут. Понял? Потихоньку по два-три человека и выйдем.
- Замолчи! - обрываю Панова. - Ты что мне предлагаешь? В плен идти? Притворился дурачком, а сам какие мысли вынашиваешь. Опомнись, Гриша!..
- Смотри! - вдруг кричит Панов. - Вода! - Он бросается к камню, лежащему неподалеку. Упав на колени, он тянется ртом к ребру ракушечника, чмокает губами, делая вид, что глотает воду.
Подходит Гнатенко.
- Опять кривляется, - замечает Семен. - Встань, болван, - берет Григория за шиворот и поднимает на ноги. Панов облизывает губы, потом смотрит на Гнатенко так, словно впервые его видит:
- Товарищ полковник... здравствуйте, заведующий продскладом рядовой Панов.
- Ну и скот! - скрипит зубами Гнатенко. - Я все слышал, что ты говорил сейчас Самбурову. Гадюка ты вонючая! - Семен тычком бьет в грудь Григория.