- Хватит, - отвечаем разом. Обхватываем ребристый камень: - Раз, два взяли!
Чупрахин, согнувшись, протискивается в образовавшуюся щель. От непосильной тяжести перед глазами плывут радуги. Но мы стоим неподвижно, словно превратились в одеревенелые существа.
- Бурса, фашисты ушли; наверное, решили, что мы уже на том свете, а нам и на земле по горло дел, - возвратившись с осмотра местности, говорит Чупрахин.
Он велит сдвинуть серый камень с прохода. Напрягаемся, и камень не так уж тяжел. Кто-то горбатый проворно проскальзывает у ног. "Беленький", мелькает у меня в голове, и я, опьяненный свежим воздухом, падаю на землю, сквозь забытье слышу шум волн. А руки тянутся вперед, ноги упираются в камни. Ползу, ползу туда, где дышит живое море...
***
СКВОЗЬ ОГОНЬ
- 1
"Ну, беги, беги!" - настойчиво шепчет ветер, а я стою словно "заколдованный и не могу сдвинуться с места. Впереди черная пропасть обрыва, а дальше необъятная даль. Она шевелится, вздыхает и тоже будто повторяет: "Беги, беги". Оглядываюсь по сторонам: по выходе из катакомб все расползлись в разные стороны, теперь вот надо подумать, где же находится место сбора. Черным пятнышком мельтешит под обрывом лодка. Сердце стучит: "Беги, беги".
Безотчетно прыгаю под обрыв и долго кубарем качусь вниз. Морская прохлада приносит облегчение. Вот и лодчонка. Она прикована цепью к причалу. Остается только оторвать цепь и вскочить - и туда, через пролив, на Большую землю. "Как, один?.. Без товарищей?" - шепчет ветер над ухом. Прыгаю в лодку. Руки лихорадочно снуют по бортам: вот они, весла, беги! "Нет, надо найти Чупрахина, у него знамя", - решаю я и, выскочив на берег, бегу к нависшей над берегом скале. Наступает проблеск в сознании: надо отсюда уходить, пока не заметили.
Попадаю в глубокую промоину. Обросшие иссиня-желтым мхом скалы висят над головой, а еще выше - голубое чистое небо. Оно такое мирное, тихое, такое доброе, что трудно оторвать от него взгляд. Присаживаюсь под скалой и вдруг спохватываюсь: это та промоина, которую мы наметили для сбора! Местность мы хорошо изучили еще в первые дни боев на Керченском полуострове. Но где же Чупрахин, где Алексей? Где Беленький?.
Камень, шурша, катится вниз. Бросаюсь за выступ. Но тут кто-то хватает за плечи и прижимает к земле.
- Черт! Это ты, Бурса!
- Чупрахин! - не говорю, а вздыхаю: от радости дыханье сперло.
Сидим в скалистом коридоре. Слышится глухой шепот моря. Иван без умолку говорит о том, как он полз к расщелине, как боялся, что могут обнаружить немцы, тревожился о знамени, спрятанном под гимнастеркой.
Замечаю: из глубины ущелья идет человек.
- Ложись! - предупреждаю Чупрахина.
У мужчины большая борода, изорванная одежда. Он идет медленно, опираясь на палку. Видимо, ему некуда торопиться, похоже, он уже долгое время вот так ходит здесь. Старик останавливается. Посмотрев вокруг, снимает, шапку, опускается на землю.
- Узнаешь? - шепчет Чупрахин. - Дядя Забалуев.
Поднимаемся. Прохор пятится назад, но, узнав нас, тихо говорит:
- Кажись, свои ребята... Помню, помню... Чупрахин?.. Самбуров?..
- Как есть они... А вы-то, дядя, как сюда попали? - подходит к нему Иван.
Забалуев неохотно отвечает: - Прячусь вот...
- "Прячусь"! - набрасывается на него Иван. - Драпал-то зачем?
- Да что говорить! Не устояли...
- Слюнтяи! - не унимается Чупрахин. Забалуев надевает шапку и, уткнувшись в колени, долго молчит. Потом поднимается на ноги и говорит:
- Меня в окопе маленько пришибло - фриц счел мертвым. Вот так я бежал, сынок. Понял?.. Надо пробиваться к партизанам, - вдруг предлагает он. Слухи ходят, что они в горах начали действовать.
- Я кадровый матрос, и никакие партизаны меня не устраивают. Будем пробиваться к своим. У нас такой приказ есть. - Иван сообщает Забалуеву о знамени.
- Через пролив? - удивляется Прохор.
- Хотя бы через океан! -.
- Пустое дело: говорят, немцы заняли всю северную часть Кавказа. Куда же пойдешь?
- Каркай мне тут, - возражает Чупрахин. - Ты мне, дядя, эти шутки брось - "куда пойдешь"! А еще старый русский солдат.
- Русский, конечно... А вот не могу постичь, что произошло, сокрушается Забалуев.
- А ты не постигай, коли непостижимо. А то еще надорвешься, дома не узнают.
- Дома... Какой там дом!
- Хватит! - обрывает Чупрахин. - От твоих слов в животе забурчало. Иван бежит за камень.
- Потешный матросик, - замечает Забалуев и, наклонившись ко мне, шепчет: - Есть у меня тут знакомая женщина - Мария Петровна, то есть я-то лично ее не знаю, не встречался, но все, к кому обращаемся от ее имени, по ночам картошкой угощают вот таких, как мы. У вас харч-то есть? Нет. Эх, что в мире делается. Ты, сынок, голову не вешай, пример с меня не бери. Я свое, кажется, отжил: кровью харкаю и дрожу весь, как старый пес. Почтя не сплю, а если усну, тут же просыпаюсь и кричу.
В душе появляется жалость к Забалуеву, хочется как-то приободрить этого человека.
- Все это пройдет, дядя Прохор.
- Пройдет, - соглашается он и указывает в сторону Чупрахина. - А вот ему хоть бы что, как бы ничего и не случилось.
- 2
На Большую землю переправиться невозможно. Пролив охраняется гитлеровскими катерами. И все же не теряем надежды, по-прежнему находимся в расщелине. Забалуев через близких Марии Петровне людей снабжает нас картофелем, изредка приносит и хлеб. Говорят, Мария Петровна живет в поселке. По всей вероятности, она связана с какими-то надежными, осведомленными людьми. Она сообщила месторасположение лагеря военнопленных, куда, возможно, попали Кувалдин и Правдин.
Пленных бойцов гитлеровцы начали посылать на окопные работы: они ведутся километрах в двенадцати от нашего убежища. Чупрахин настаивает: совершить вылазку к дороге, по которой водят пленных, и посмотреть, нет ли среди них Правдива и Кувалдина. Возможно, что и Мухин попал в лагерь. О нем тоже мы ничего не знаем. Проникнуть к дороге не так трудно. Уже не раз по ночам кружил я вокруг поселка, на окраине которого расположен домик с проломом в стене, а подойти к домику не мог. Может быть, Аннушка еще там.
Вот-вот забрезжит рассвет. Чупрахин и Забалуев только что притихли, возможно уснули. Беру автомат, тихонько вкладываю в приемник заряженный диск и карабкаюсь вверх. Потом останавливаюсь на одну минуту: хочется взглянуть на товарищей. Иван поднимает голову.
- Пошел, Бурса? - тихо спрашивает он. - Иди, - спокойно переворачивается на другой бок, словно я отправляюсь в гости к знакомым.
Знаю, стоит только скрыться, как Чупрахин последует за мной и, притаившись в камнях, еще долго будет сопровождать меня взглядом, как это он часто делает, когда я ухожу один на разведку. Сегодня я должен приблизиться к дороге. Если бы удалось увидеть Правдина, Кувалдина, как бы я обрадовал Ивана!
Рассвет застает меня на возвышенности в полуразвалившемся окопе. Рядом должны пройти пленные. Здесь могут заметить немцы. Но об этом не думается.
Со стороны пролива показывается солнце. Где-то там Темрюк - город, откуда начался наш боевой путь. Вспоминаются тренировки по высадке десанта.
Кажется, ведут... Колонна движется медленно. Она огибает высотку. Слышится команда. Люди медленно поворачиваются лицом к дереву. Но что на нем? Как же раньше не заметил? Это ведь человек повешен. Длинный и прямой, черный, словно отлитый из металла. На груди большой фанерный щит. Протираю глаза, напрягаю зрение Буквы то сливаются, то расходятся, будто живые. Еще сильнее вглядываюсь, на мгновение схватываю строки: "Комиссар Правдин. Повешен за попытку организовать побег из лагеря".
Стискиваю зубы, чтобы не закричать. Бойцы обнажают головы. Офицер выхватывает пистолет из кобуры и на ломаном русском языке громко кричит:
- Шапка надет! Смотри у меня, не забывайт про эту штуку, - он резко тычет рукой в сторону дерева и распоряжается о выдаче лопат.