Никак не могу оторвать взгляда от дерева, смотрю и смотрю. Возникает желание сию минуту отомстить за политрука. Но трезвая мысль упорствует: "Не торопись!" Ползком покидаю окоп. Иду глубоким оврагом к небольшому поселку. Что-то надо сделать. Но что?.. В темноте теряются домики. Кто-то движется навстречу. Падаю в канаву. Прижавшись к мокрой земле, слышу топот ног, потом разговор:
- Фриц, что пишет Эльза?
- Готовится к встрече.
- Война идет к концу. Наши под Сталинградом.
- Отто, говорят, ты сегодня продулся в карты?
- Да. Но наши вышли к Волге.
- Я могу тебе дать взаймы. Не грусти, Отто, наши в Сталинграде.
Шаги удаляются. Но вскоре опять замечаю две фигуры. И снова тот же разговор:
- Эрхард, Сталинград, считай, наш,
- Шульц, мы с тобой выжили. Боже мой, выжили!
Только под утро попадаю к своим. Молча ложусь рядом с Чупрахиным. Иван, сняв с себя телогрейку, укрывает меня:
- Они нас не одолеют, Бурса.
Хочется спросить Чупрахина, почему он все время меня называет Бурсой.
- Ну спи, спи! - говорит он,
"Ну и пусть называет", - думаю я, закрывая глаза. А сон никак не берет. Из головы не выходит Правдин. Если сейчас сообщу Ивану о гибели политрука, он немедленно побежит к дороге, и кто знает, чем это может кончиться.
Заметив, что я лежу с открытыми глазами, Чупрахин поднимается:
- Ладно, коли не спишь, рассказывай, что видел... Просыпается и Забалуев. Он берет шапку и идет к ручейку. Наполнив шапку водой, Прохор предлагает мне:
- Освежи душу, устал, поди.
Делаю несколько глотков, остальную воду выливаю на голову.
- Ну, что видел? - повторяет Чупрахин.
- Егора, Мухина и Беленького не заметил. Их, наверное, не посылают на работы.
- А Правдина?
- Видел, на протезе ходит.
- Как же Егорка мог оставить политрука одного? - Иван долго ворчит на Кувалдина. Подбегает к фонтанчику, с шумом ополаскивает лицо.
Прохор широко разводит руками!
- А что он, Кувалдин-то, в плену - не на свободе... Рад бы помочь товарищу, да нешто позволит фашист?
Иван, расчесав пятерней жесткие, торчащие ежиком волосы, интересуется:
- Как охрана у них, можно напасть, выручить своих?
- Трудно.
- Сказал тоже - "трудно". Ты мне ответь прямо: можно или нет?
- Нельзя, было бы нас побольше, другое дело.
Иван, положив локти на колени, упирается руками в подбородок, задумывается.
- Вот так, браток, влипли мы тут. Э-э-ха-ха! - вздыхает Забалуев. - Ну допустим, пробьемся к своим. А что скажем, как в глаза будем глядеть другим? Спросят: "Из Крыма?" - "Да, оттуда". - "Эх вы, сколько вас там было - и попятились, паршивые овцы".
- Это кто овцы?! - Чупрахин поднимается и начинает быстро ходить по кругу.
- Алексей! - вдруг вскрикивает Чупрахин, поворачиваясь ко мне. Смотрите... он, он!..
Мухин, оглядываясь по сторонам, осторожно спускается в расщелину. Заметив нас, останавливается. Мы бежим к Алексею, обнимаем его и расспрашиваем, как добрался, не встречал ли Беленькою.
- 3
Рассказ Мухина
Впереди полз человек. Я за ним. Изо всех сил работаю руками и ногами. А тот жмет и жмет. Иван, думаю, кто же может без остановок так долго ползти... Чувствую, силы мои на исходе, не догнать ползком Чупрахина. И подняться боюсь, заметят немцы, себя обнаружу и Ивана. А у него знамя... Что делать? Отстану - один не найду место сбора. И так мне нехорошо, тоскливо на душе стало: из катакомб вырвался, а тут вот, почти на свободе, могу попасть в руки фашистов. Честно говорю, ребята, так и подумал.
Тот, кто полз впереди, вдруг остановился. Собрал я последние силы, поднатужился и настиг.
- Ваня, - шепчу, - это я, Мухин.
- А-а Алешка... Чего ты за мной увязался?
Оказалось, что это Беленький. И сумка у него на спине.
- Как чего? - спрашиваю. - Место сбора надо искать...
- Какое место?.? Зачем оно нужно?
- Мы же назначили, - отвечаю Кириллу. - Там соберемся и вместе обсудим, что делать, Кирилл приподнялся на локте:
- Слышишь, море шумит? Тут есть рыбачий поселок. Найдем лодку и ночью махнем через пролив.
- Нет, говорю, я приказ имею - знамя доставить командованию... Буду искать ребят. .
- Глупый ты. Алексей, - отвечает он, - все, кончено, теперь каждый себе командир и начальник, а ты о знамени.
Я промолчал. Кирилл мне говорит:
- Если хочешь свою мамашу повидать, слушай меня... Я, с одной стороны, - человек опытный, с другой - нюх имею, где плохо, а где хорошо.
- Что ты предлагаешь? - спрашиваю.
- Дождаться здесь утра. Убежден, фашисты решили, что из катакомб вышли все. Теперь они тут не очень насторожены. Утречком осмотримся, подумаем... Согласен?
- Согласен, - отвечаю и думаю: "Утром, может быть, вспомню то место, где назначили сбор".
Но Беленький не мог сидеть на месте, ему казалось, что вот-вот из темноты покажутся немцы.
- Подальше от катакомб, - шептал он и все полз и полз. Траншеи попались. Кирилл предложил укрыться в них. Сидим. Кирилл молчит, и я молчу. Где-то под нами плещется море, гальку тревожит волна. Беленький спрашивает меня:
- Ты можешь грести?
- Могу...
И опять мы молчали. Я пытался вспомнить место сбора, мысленно вылезал из траншеи, ходил и искал расщелину. Кирилл думал о своем. Я это понимал по его коротким вопросам:
- За час можно пролив переплыть? - А волна лодку может опрокинуть? - Ты не знаешь, какая глубина пролива?
Я отвечал одним словом: да, нет.
Наступил рассвет. Мы увидели на берегу лодку. Кирилл обрадовался. Он сбросил с себя сумку и протянул мне что-то похожее на кусок затвердевшего хлеба:
- Возьми.
Я не мог не взять. Хлеб оказался тверже железа. И все же я разгрыз... и проглотил...
Беленький непрерывно болтал. Он рисовал картину успешной переправы: И когда он на словах уже переступил порог дома, обнимая и целуя многочисленных родичей, я поднялся, намереваясь уйти на поиски расщелины.
- Где же она? - вслух подумал я.
- Ты о чем? - удивился Кирилл.
- Ребят надо искать...
- Разве ты не хочешь воспользоваться этой лодкой? - обиделся он. Завтра будем на Тамани...
Я отрицательно покачал головой.
- Глупый, - нервно бросил в лицо мне Кирилл. - Пойми, что мы тут можем сделать? Немцы уже под Сталинградом! Ты знаешь, сколько отсюда до Сталинграда километров?
- Не знаю!..
- Вот-вот, не знаешь... А я знаю - тысяча, если не больше, - кипятился он.
- Я не об этом, Кирилл, ребят надо искать. У них знамя дивизии.
- Знамя! - произнес он. - Как же с ним пробьешься? Попадешь в руки фашистов - и верная смерть... Я мечтал после службы поступить в университет. Ты был в Ростове, проспект Карла Маркса знаешь?
- В газете писали: эту улицу разрушили немцы, - заметил я, продолжая смотреть на холмы, изрытые воронками.
Кирилл умолк. Он повернулся в сторону моря. Лодка качалась, гремела цепью. На берегу было пустынно. Когда море и лодка скрылись в темноте, Беленький, поеживаясь от прохлады, улегся спать. Но лежал он недолго. Сел против меня, начал грызть сухарь. Где-то в стороне прогремели два выстрела. Кирилл поделился со мной сухарем.
- У меня тоже есть мать, - сказал я ему. - Отец был ранен на фронте. Не знаю, вышел он из госпиталя или нет.
- Ты расскажи мне, как лодкой управлять на море, - попросил он, прерывая меня.
- Дело несложное. - Я начал объяснять ему, как грести, как ставить лодку против волны. Я взял его за руки, они у него дрожали и были очень слабы. Мне вдруг стало как-то не по себе.
- Чего ты такой? - спросил я у Кирилла.
Он не ответил.
Я вылез из траншеи. Было тихо.
- Ты уходишь? - поднялся Беленький. Мне не хотелось разговаривать с ним, и я молча направился в поле. Шел медленно, присматривался к каждому бугорку. Я искал знакомые места, чтобы по ним определить, где находится расщелина. Вскоре мне попалась высота. Я сразу узнал ее. Здесь у нас был наблюдательный пункт, сюда приходил Шатров. Я узнал окоп, в котором Чупрахин разжигал костер. Помните, шоколадом угощал, предлагал сменить мокрое белье... "Черти мокрые, вы же простудитесь!" - "Вот пехота, матушка-рота..." Все я вспомнил, но никак не мог определить, в каком направлении она находится... расщелина.