Фронт отодвинулся далеко на восток. Побережье только один раз подвергалось бомбежке нашими самолетами. Чупрахин очень тревожился, боялся, что катер мог быть потоплен и мы остались бы, как говорится, на бобах. Но катер остался невредим.
Егор установил строгий распорядок дня, назначил часы учебы. Иван инструктирует меня, как брать фашистского матроса, который по ночам дежурит у катера.
- Мухин, - обращается он к Алексею, - вообрази, что ты на посту. Повернись лицом сюда. Вот так. Бурса, притворись пьяным и иди прямо на Мухина; ночью...фашист сразу не опознает, кто к нему идет.
Добросовестно исполняю команду, подхожу к Алексею.
- Не так! - кричит Чупрахин. - Остановись! Что ты, ни разу не ходил "под мухой"? - возмущается он. - А потом надо же что-нибудь по-немецки лопотать. Они, подлецы, выпивши не молчат. Валяй что-нибудь хвалебное про Гитлера, дескать: "Фюрер, фюрер, собачий сын, как я предан тебе, сволочь". Шуми, да покруче!
Сильно качаясь, пою по-немецки.
- Стой, кто идет? - подражая немецкому часовому, окликает Мухин.
Подхожу к Алексею.
- А дальше что? - спрашивает он Чупрахина.
- Дальше? - Иван морщит лоб, поглядывая на Кувалдина. - А черт его знает, что дальше! Если бы это на меня вот так шел фриц, тогда другое дело, я бы сказал: "Покойник любил выпить".
Егор смеется. Он берет мешок и говорит Ивану?
- Становись на место Мухина.
Егор, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, приближается к Чупрахину. Тот, вытянув вперед голову и скривив рот, готов прыгнуть на "противника". .
- Где ваш катер? - спрашивает Егор. Иван быстро оглядывается назад. В тот миг Кувалдин набрасывает на него мешок, дергает за ноги, и Чупрахин оказывается пойманным. Он что-то кричит. Освободившись, с удивлением смотрит на Егора.
- Сатана! - наконец произносит Иван и оборачивается ко мне: - Видал? Вот это прием! Обманул. Понимаешь, Чупрахин оказался в мешке. Егор, прикажи тренироваться до седьмого пота. Мухин, становись сюда.
Через полчаса, обессиленные тренировкой, мы с Алексеем подходим к Егору, который возится с автоматом, проверяя подобранный в горах диск.
- Стрелять будет, - обещает Кувалдин.
Приходит Аннушка. Она ходила, к условленному месту встречи с Марией Петровной, принесла от нее записку. Кувалдин читает нам:
- "Дорогие товарищи! Вам необходимо сегодня захватить катер. Имеются точные сведения, что фашисты после возвращения с моря будут отмечать день рождения своего командира. На заставу пошлем своего человека (девушку) с корзинкой вина. Все подготовлено, действуйте смелее".
Этого момента ждали двадцать дней. И теперь он наступил. Но захватить катер нелегко, да и в море всякое может быть.
- Давайте лучше подумаем, - робко предлагает Мухин. - В Крым наши все равно возвратятся...
- Не то говоришь, Алексей, - замечает Егор/
- Конечно, не то, - подхватывает Чупрахин. - Переждать мог бы и политрук Правдин. Да вот этот самый моторчик, - Иван хлопает себя по груди, - не соглашался с сидячим положением; он у него гудел, гудел, выговаривая: "Не жди, не жди, действуй, коли ты настоящий матрос..." Так я говорю, Егор?
- Так, Иван.
- Дед не раз напоминал мне, - оживляется Чупрахин. - "Ванюшка, коли попадешь под ружье, да к тому же на фронт, не будь обозником; авангард самое подходящее место для солдата. Там, - говорил дед, - в этом самом авангарде, все люди правильные, сиднем не сидят..." А ты мне на что намекаешь? - вдруг набрасывается Иван на Алексея.
- Идем, все остается, как решено, - прерывает Чупрахина Кувалдин. Прошу готовиться.
...К берегу выходим извилистым ущельем. Над притихшим морем висит вечерняя дымка. Только что возвратился "наш" катер. Гитлеровцы не спеша сходят на берег, громко разговаривают, смеются.
- Помилуй бог! Торговка! - вдруг кричит один из них.
Видим, как из-за выступа появляется девушка с ношей в руках. Наверное, она не раз сюда приходила, и ее встречают как хорошую знакомую.
- Шнапс есть? О, кстати!
Ее окружают, отбирают корзину, кричат:
- Теперь шнель, быстро назад! Ком, ком..* Весело переговариваясь, фашисты идут к домику, примостившемуся под скалой. Потом слышим их пьяные голоса, песни. Постепенна все это умолкает, и вокруг наступает тишина. Только часовой у катера, от скуки пританцовывает, шуршит галькой, посвистывает.
Егор толкаем в бок, но не произносит ни одного слова: мне и так понятно, что делать. Руки тянутся к мешку.
Хрустнул под ногами сухой стебель травы, догнал шепот Чупрахина:
- Если бы знал этот дурацкий язык... пошел бы сам...
Выхожу на тропинку, ведущую от домика к катеру. По очертаниям фигуры определяю: фашист стоит лицом к домику. Сильно качаюсь, пою вполголоса.
- Черт возьми, какой день, а мне вот приходится торчать у этого корыта, - возмущается часовой.
- А ты не торчи здесь, иди и выпей, - издали говорю и медленно, шаг за шагом, приближаюсь к фашисту. - Ты что же, море охраняешь? Где катер? спрашиваю по-немецки, сильно заикаясь.
- У пьяных обычно двоится в глазах, а у вас... - гитлеровец смеется и лениво поворачивается к морю.
Одним взмахом набрасываю мешок. Бесшумно подбегает Чупрахин.
- Не спеши, - - шепчет он. - Главное - покрепче связать. Фашисту доверять нельзя. Кляп ему в рот. Вот так, готово.
Безмолвно садятся в лодку Кувалдин, Мухин, Аннушка. Опущены весла, и мы уходим в море, дальше и дальше.
"..Вокруг ни одного огонька. По расчетам, уже давно должен быть берег Тамани. Но его нет и нет, Может быть, потеряли курс и теперь кружимся на одном месте?
Начинает штормить. Натруженно кашляет мотор, вот-вот он заглохнет. Ожидаем, что скажет Чупрахин. На небе видна робкая полоска рассвета. Мухин не выдерживает молчания, встает.
- Берег, товарищи! Земля!
- 8
Вот-вот наступит рассвет. Выбираем, место дневки. Кувалдин отправляет Чупрахина и меня наблюдать за дорогой, проходящей по лесу, в километре от выбранного нами места.
- Ведите себя осторожно. Небольшая опасность - возвращайтесь, будем отходить в глубь леса.
В пути Чупрахин замечает:
- А Егорка и тут хорошо командует. Нюх у Кувалдина точный, словно он всю жизнь ходил по тылам врага.
По дороге проскакивают два мотоциклиста. Потом появляются танки. Они идут на малой скорости с закрытыми люками.
На некоторое время движение по дороге прекращается. Чупрахин не переносит тишины. Она угнетает его. Он начинает ерзать, вытянув шею.
- Бурса, листовка, - вдруг показывает он на маленький серый клочок бумаги, дрожащий на ветру.
Иван вскакивает, берет листовку и, сев поудобнее, читает:
- "Граждане кубанцы! Красная Армия разбита..." Что? - Что они пишут! багровеет Чупрахин. - Ах, подлецы!
- Читай дальше, - советую Чупрахину.
- Сам читай, - передает он листовку.
- "Просим вас соблюдать спокойствие и порядок. Не давайте коммунистам и партизанам взрывать промышленные предприятия, организуйте охрану нефтяных районов, берегите хлеб, скот. Это пригодится вам.
Красноармейцы! Не слушайтесь комиссаров, бросайте оружие и переходите к нам. Мы гарантируем вам жизнь, отправку к своим семьям".
- Дай сюда, - вырывает Чупрахин листовку. Он рвет ее на мелкие клочки.
- Карандаш и бумага у тебя есть?
- Есть, - отвечаю.
- Пиши...
- Кому и что писать?
- Пиши, по-ихнему пиши: "Проезжий фриц, остановись! Вправо от дороги, под кусточком, лежат штабные документы: очень важные, весьма откровенные и абсолютно достоверные сведения для вас.
Кубанец".
- Написал? Дай-ка сюда.
Прицепив бумажку к сломанной ветке, Чупрахин ползет к дороге и там втыкает ее в землю.
- Порядок, - довольный, занимает свое место. - Грамотные прочтут, а мы посмотрим, как они будут искать штабные документы. Тут мы им и врежем по первое число.
Я напоминаю Чупрахину о предупреждении Егора вести себя осторожно.