- И ты проснулся? - замечает кто-то.
- Это правда. Потом отец так закалил мне ремнем одно место, что месяц не мог сесть. Ел стоя.
Бойцы смеются. Чупрахин, довольный своим рассказом, хитровато улыбается, поглядывая по сторонам. В землянку заходят Шатров и Сомов.
- Весело живете! - говорит подполковник и обводит строгим взглядом, кажется, вот-вот с его уст слетит команда. Он строен, подтянут, будто собрался на парад и забежал что-то сообщить нам.
Иван уступает Шатрову место у печки:
- Погрейтесь, товарищ подполковник.
- Спасибо. Не замерз. Скажите, кто из вас в Крыму бывал?
Поднимается Шапкин:
- Я.
- Где и когда?
- В поселке Владиславовка. Родился там, но жить почти не жил. Мальчонкой уехал оттуда в Ростовскую область.
- Это и у меня бабушка родилась в Багерово, - хихикает Чупрахин, держа в руках полено.
- Шутки неуместны! - поворачивается к нему Сомов. - А вы, товарищ Мухин, где жили? - спрашивает лейтенант Алексея.
- В Развильном, что под Сальском.
- Значит, никто из вас не жил на Керченском полуострове? - продолжает, подполковник.
Он прикалывает к стенке газету, на которой красным карандашом аккуратно вычерчена карта полуострова.
- Смотрите сюда. Это, - говорит он, показывая карандашом на черные кружочки, - населенный пункт Мама-Русская, это мыс Зюк, мыс Тархан, мыс Хрони, это крепость Епикале, город Керчь и южнее населенный пункт Камыш-Бурун... А вот здесь Аджимушкайские катакомбы.
Рассказав о населенных пунктах, прибрежных высотках, подробно охарактеризовав место высадки дивизии, нашей роты, он заключает:
- Запомните, все это пригодится. - И, повернувшись к Сомову, спрашивает: - Водку сегодня получали?
- Получали. Но все берегут, чтобы в море погреться.
- А закусить у вас есть чем?
- Найдется! - отвечаем хором.
- Тогда будем веселиться, что же скучать.
На импровизированном столике вырастает гора консервных банок, хлеба, сухарей, появляются кружки, раскрытые фляги.
- А за что же, товарищ подполковник, выпьем? - спрашивает Шапкин.
- За нашу победу! - звенит Чупрахин. - Что тут спрашивать! Помнится мне один случай...
- Погоди трещать, - останавливает его Кувалдин.
- Нет, товарищи, за нашу победу мы выпьем потом. А сейчас - за знакомство! Ведь мы как следует не знаем друг друга, a знать нам надо: в бой идем, не на вечеринку. Выпьем и поговорим.
Выпиваем: по сто граммов. Сомов закуривает:
- Зовут меня Сергеем, величать не обязательно. Мне двадцать пять лет, окончил Тамбовское пехотное училище. В боях был мало, но был. Родом я из Воронежа. Характер у меня жесткий, люблю дисциплину, воинский порядок. Но в этом я не виноват, так воспитали в училище. Предоставим слово, товарищ подполковник, командиру взвода Шапкину.
Захар поднимается, брови смыкаются в переносье, в глазах суровый блеск.
- Начну с хасанских боев, - будто рапортуя, говорит он. - Мы это, значит, на них в штыки, а японцы-то маленькие...
- Погоди, погоди, - останавливает его Шатров. - Родились вы где?
- В станице...
- Как в станице? Говорили же, в Крыму, во Владиславовне.
- Правильно, во Владиславовке. Жил в станице...
Шатров смеется, смеемся и мы. Растерявшийся Шапкин сильнее хмурит брови и кое-как заканчивает рассказ, поглядывая в мою сторону, будто просит, чтобы я подтвердил.
- Он мой земляк, - наконец отзываюсь, чтобы успокоить Захара.
- А вы что скажете? - обращается Сомов к Чупрахину, рассматривающему пустую кружку.
- Маловато, товарищ лейтенант, еще бы по махонькой: градусов для красноречия не хватает. Но если нельзя, тогда я так, без красноречия, как могу... По рассказам моего дедушки, родился я в городе Каменске. Ну, первым делом назвали Иваном в честь деда. Тут и революция совершилась. Опять же как было дело с моим крещением? Когда выздоровела мать - она после родов легла в больницу - спросила отца: "Крестил?" - "Нет, говорит, теперь Советская власть, можно и без попа обойтись. Ванюшкой назвали". Вот вы смеетесь, а мне тогда было не до смеха, так как между родителями возникли настоящие военные действия.
- Остановить бы, опять его прорвало, - наклоняется ко мне Кувалдин.
- Пусть выскажется.
- Врет же он, - сокрушается Егор, потом смеется вместе со всеми.
- Мать говорит: "Нехристей в семье не должно быть. Это надругание над верой христианской", - воспользовавшись одобрительным взглядом Шатрова, продолжает Чупрахин. - Отец стоит на своем: "Дура, говорит, что ты смыслишь в этой вере!" - "А то, - говорит мать, - что у нехристей не растут на голове волосья. Какой девке полюбится плешивый парень?" Дед потушил пожар. "Вот что, говорит, аники-воины, окрестим мы его дома, купим у горшечников трехведерный кувшин и с богом обряд совершим". Так как деда в семье считали человеком рассудительным, согласились. Купили огромный кувшин, макитрой у нас называется, наполнили водой. Дед вооружился какой-то книжкой, потом выяснилось, что это был учебник по арифметике, прочитал молитву. Ну, значит, бултых меня в эту посудину: расти Иваном. Так что я - дважды Иван. Это надо бы знать фашистам! - вдруг сурово восклицает Чупрахин.
- Узнают, - в тон ему отзывается Шапкин.
- А дальше моя биография неинтересная, - разводит руками Иван. - Кончил ФЗУ, служил на флоте, там и в комсомол приняли. До армии работал на транспорте, в ростовском депо. За хорошую работу премию получал. Был со мной такой интересный случай... Маленько к наркому на чай не попал. Приезжаю в Москву, а там в наркомате выяснили, что нарком другого Чупрахина приглашал... Море люблю... Это вам, наверное, неинтересно, - опуская голову на грудь, тихо заключает Иван.
Рассказываем о себе часа полтора. Шатров слушает внимательно, кое-что записывает.
- А кто из вас поет? - интересуется подполковник.
- Мухин, - отвечает Сомов и обращается к Алексею: - Спой, Леша. Лейтенант кладет на его плечо руку. Вижу на руке лейтенанта, выше кисти, синий шов недавно зарубцевавшейся раны.
Грудь Мухина поднимается, и с его почти детских, обветренных губ начинает литься ровная песня. Вначале тихо, потом все громче и громче. Щеки Алексея вспыхивают нежным румянцем. У Мухина приятный, звонкий и чистый тенор.
Мухин обрывает песню. Несколько минут в землянке стоит тишина. Шатров застегивает шинель, говорит:
- Да-а, подходяще спето!.. Хорошие люди у тебя, Сомов.
- Леша, спой "Варяга", - вдруг просит Иван.
- Хватит, товарищи, отдыхайте, - распоряжается Шатров и уходит вместе с Сомовым.
А мы никак не можем освободиться от мыслей, навеянных песней. Все куда-то исчезает. Передо мной степь... Далеко, где чистое небо сливается с землей, идут тракторы. Тянется широкая лента пашни. Зябь мягкая, пушистая, как сдоба, - так и хочется потрогать ее, взять в горсть, растереть на ладони и вдыхать сыроватый, отдающий перегноем запах. Прошли теплые осенние дожди. Степь бурно зеленеет. Ожил мятлик, покрываясь свежим зеленым ворсом. Ярко краснеют морозоустойчивые солянки. Придет первый мороз и своей неумолимой рукой оторвет их от земли и бросит на потеху ветру, который соединит солянки в большие шары и погонит по степным просторам до первого оврага или зеленого заслона, где они найдут свой вечный покой.